Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Написанная позднее автобиография Ахмада ал-Хаджари дает нам намек на то, что мог испытывать Йуханна ал-Асад, впервые ведя столь светские беседы. Мориск из Андалузии, вернувшийся в ислам, ал-Хаджари в 1020/1611 году оставил свою жену и детей в Марракеше и на два года отбыл во Францию с дипломатическим поручением от султана Марокко. По пути он настраивал себя и своих спутников «против побуждений души и подстрекательств сатаны в отношении запретных женщин, потому что сатана привык вселять в нас зло, [особенно] с помощью непокрытых женщин». И все-таки в вандейском городе Олонн он был сражен красотой незамужней дочери королевского офицера, а она — им (по крайней мере, по его словам). Он беседовал с ней и мучился вопросом, можно ли ему «подавать руку молодым женщинам и развлекать их беседой», как принято во Франции. Наконец, поговорив наедине в укромном уголке семейного сада, они расстались; «я прошу у Бога прощения за слова, которые я говорил ей, и за то, что смотрел на нее»[586].

От Якоба Мантино — человека, настолько сведущего в еврейских законах, что в дальнейшем он служил арбитром в семейных и иных спорах между римскими евреями, Йуханна ал-Асад мог узнать о еврейских и христианских обычаях, касающихся выкупа за невесту и приданого[587]. Дважды в своей «Географии» он сравнивал известные ему магрибинские традиции с европейской практикой, когда невеста приносила приданое жениху. «В Италии говорят, что у мусульман муж приносит приданое жене»[588], и это правда — продолжает он, — но они не понимают, что отец невесты дает гораздо больше в виде приданого своей дочери. Любому отцу было бы «стыдно» не сделать этого. «Словом, дочь — это разорение для отца в любой стране»[589].

Возможно, Йуханна ал-Асад в свои итальянские годы и получил европейское приданое, но я сомневаюсь, что наш крещеный мавр нашел жену такого же высокого положения, как Дездемона у Отелло. В его густонаселенном квартале, протянувшемся вдоль Тибра, был только один дом дворцового уровня, принадлежавший кардиналу Фарнезе, и лишь несколько других домохозяйств насчитывали больше двадцати домочадцев. Ближайшими соседями Йухан­ны ал-Асада были сапожники, портные, прачки, водоносы, пекари, каменщики и другие ремесленники, а изредка врач или художник. Как и по всему Риму, здесь жили приезжие отовсюду: из разных частей Италии, кое-кто из Испании, довольно много из Германии. Через несколько улиц от Йухан­ны ал-Асада начинались дома, переполненные евреями. Подруга Йуханны ал-Асада, по всей вероятности, была в Риме чужестранкой, возможно — крещеной мавританкой (mora) из его прежнего района на Кампо Марцио, где жили многие из них. Вступить в брак с такой особой было бы делом совсем несложным — без установления родственных связей, возникавших между семьями с более прочными римскими корнями, с очень небольшим приданым, запись о котором бегло нацарапал какой-нибудь нотариус, с обручальным кольцом для жены и с благословением священника в церкви[590]. Такую женитьбу было бы проще оправдать по возвращении в Северную Африку. Согласно фетве 910/1504 года о такийе, морискам, как и мусульманам, разрешалось жениться на христианках; а если и муж и жена были крещены по принуждению, то тем лучше[591].

***

В одном мы можем быть уверены: с самого начала пребывания в Риме Йуханну ал-Асада засыпали вопросами о мусульманских женщинах, мужчинах, о браке и сексуальных обычаях. Он сам сообщает про разговоры о мусульманском приданом, и, конечно, он слышал вопросы вроде тех, которые задавали ал-Хаджари во Франции несколько десятков лет спустя: «Правда ли, что вы можете жениться на нескольких женщинах одновременно?», «Носят ли ваши женщины покрывало?», «Как могут девушки выражать свою любовь?»[592].

В Европе 1520‐х годов источники, позволявшие найти ответ на такие вопросы применительно к Северной и Субсахарской Африке, были слишком скудны. Сарацины служили типичными персонажами в романах, переработанных из средневековых текстов: женщины, такие как яростная и целеустремленная Флорипас в средневековом романе о Фьерабрасе и вавилонская принцесса Маргрета в «Буово» Элии бен Ашера, проявляли себя наилучшим образом, спасая героев-христиан, которых они любили. Мужчины, такие как Руджеро в «Неистовом Роланде» Ариосто, демонстрировали свои лучшие стороны, когда, приняв христианство, избавлялись от жестокости и необузданности. У Ариосто алжирец Родомант, сохранивший верность исламу, совершенно лишен куртуазности и крушит Париж с ожесточенной ненавистью[593].