Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Даже деталь о влажных гениталиях и их превращении в «плачущую сестрицу» находит отклики по обе стороны Средиземного моря. В арабских сказках сперма, настоящая или поддельная, используется, чтобы обмануть или победить в споре, а гениталии иногда персонифицируются: в диалоге из «Книги о животных» ал-Джахиза влагалище иносказательно именуется «неверным», ведь, в отличие от пениса, оно направлено прочь от Киблы (направления на Мекку), когда женщина совершает молитвенное коленопреклонение; по старой традиции, женщины Магриба называют месячные визитом тетушки с материнской стороны[601]. И в итальянских историях телесные жидкости тоже играют разоблачительную роль, в частности там встречается именование вульвы «сестрой» в забавном рассказе писателя Пьетро Фортини (ок. 1500 — 1562). Похотливого аббата призывают, чтобы выбрать из трех монахинь новую настоятельницу монастыря. Каждая из них расхваливает свои деловые качества, а также приподнимает подол, чтобы показать свои телесные прелести. Побеждает сестра Чечилия, которая сжимает губы своей «сестры» (sorella), оставив лишь крохотное отверстие, через которое она мочится в ушко вышивальной иглы, которую держит молодой священник, не пролив ни капли. В другой истории Фортини, к тому же, называл пенис «братом»[602].

Словом, как и история ал-Ваззана о птицах, рассказ советника из Дебду перекидывал мост через Средиземное море. Критерии адаба, изящной литературы, включали в себя пикантные анекдоты как требование к писательскому мастерству, и как было не вставить такой анекдот именно в описание региона в Среднем Атласе, где автора так тепло принимали. Может быть, на самом деле советник рассказал ал-Ваззану одну версию этой истории, а тот, оказавшись в Италии, изменил ее формулировку, подобрав слово «сестра» для обозначения вульвы так же, как он применил содомитский жаргон. Важно то, что в истории из Дебду сочетание сексуальной игры, комического прегрешения и хитроумных уловок не преподносится как чисто африканское явление и не рисует мусульман-берберов преисполненными похоти.

Кроме того, Йуханна ал-Асад опровергал европейские стереотипные представления о мусульманских женщинах (или просто восполнял отсутствие информации), упоминая об их труде, который он наблюдал во время своих странствий. Впрочем, наверняка арабо-исламские источники могли бы дать ему больше сведений по этому вопросу. Он сообщал о женщинах, продающих льняную пряжу на рынке в Фесе, но он должен был знать из фетв ал-Ваншариси и из других его законоведческих трактатов, что женщины, кроме того, активно занимаются более крупной коммерцией, ссужая деньги из своего приданого, покупая и продавая зерно и другие товары, а также основывая благотворительные фонды и управляя ими[603]. Наряду с женщинами, которые исцеляли с помощью гадания, он мог бы упомянуть повивальных бабок, чье умение принимать новорожденных младенцев и лечить их болезни восхвалял Ибн Халдун в «Мукаддиме».

Наряду с таким необычным явлением, как школьные учительницы, которых, по его воспоминаниям, он видел в оазисе Тишит, он мог бы включить в свой список «Знаменитых мужей среди арабов» одну или двух ученых женщин-преподавательниц. Ибн Хазм так рассказывал о своем воспитании в Кордове: «[Женщины] учили меня Корану, читали мне много стихотворений и натаскивали меня в каллиграфии», а в большой биографический словарь ас-Сахауи (ум. 902/1497) входили статьи, посвященные почти четырем сотням женщин, которые прошли обучение и получили преподавательские дипломы. Правда, Йухан­на ал-Асад назвал в своем труде о стихосложении некую Джумейму бинт Аби-л-Асвад, однако упустил из виду стихи самых знаменитых поэтесс ал-Андалуса — Валлады и Хафсы бинт ал-Хадж[604].