Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Подобные желания выражались и в поэзии. Поэты Феса посвящали любовные стихи не только женщинам, говорит Йуханна ал-Асад, но и «молодым мужчинам, открыто и бесстыдно». В своих биографиях «Знаменитых мужей среди евреев» он описывает поэта по имени «Авраам ибну Сахал», то есть Ибрагим ибн Сахл (ум. ок. 648/1251) из Севильи. Какой бы символический или мистический смысл ни содержался в стихах Ибн Сахла, Йуханна ал-Асад пишет об их буквальном значении. Арабские любовные стихи Ибн Сахла были адресованы мужчине — реальному или воображаемому, — еврею по имени Моисей (по-арабски Муса), и Йуханна ал-Асад приводит цитату из них: «Я получил Тору, или Закон моей любви, от Моисея». Наряду с другими домыслами, Йуханна ал-Асад придумывает конец для Ибн Сахла, или, возможно, заимствует его из какого-то искаженного североафриканского предания: поэта, по его словам, отравили ядом родственники юноши, которого он растлил. Тем не менее Йуханна ал-Асад оценивает его любовные стихи как «самые изящные и самые сладостные»[555].

Йуханна ал-Асад привез с собой из Северной Африки сложный набор воззрений и желаний в отношении интимной жизни и сексуальности — по крайней мере, так кажется, судя по тому, что мы можем по крупицам извлечь из его трудов, написанных несколько лет спустя, а также из обычаев и проявлений, характерных для Магриба и исламского мира. Хотя он уважал работу женщин и институт брака, как писатель он чаще интересовался внешностью женщин и их доступностью для мужчин, в браке или вне его. В отношении сексуальных связей и страстных чувств между мужчинами он проявлял двойственность. Он ставил их особняком, чтобы осудить как не имеющих стыда и «проклятых», но в какой-то степени был знаком с этими кругами и ценил прекрасную поэзию, независимо от того, чем она вдохновлялась.

Два примера показывают диапазон чувств Йуханны ал-Асада. Он хвалил любовную поэзию египетского суфия Ибн ал-Фарида и видел в ней «аллегорию» высшего учения мусульман, стремящихся к единению с Богом путями аскетизма и мистицизма. Ибн ал-Фарид использовал как мужчин, так и женщин в качестве метафоры проявлений божественного начала, что вызывало беспокойство у некоторых ортодоксов и святош среди мусульман, но было приемлемо для Йуханны ал-Асада, несмотря на сомнительный эффект такой поэзии[556].

Не столь возвышенной была североафриканская история о львах. Йуханна ал-Асад «слышал от многих мужчин и женщин, что когда женщина одна сталкивается [со львом] в удаленном месте, то, если она обнажит свое естество, лев тотчас же испустит громкое рычание и, опустив глаза, удалится, не причинив женщине никакого вреда». Мы помним не только о том, что Йуханна ал-Асад всегда боялся львов, но и о том, что, когда он записывал эту историю, он уже и сам стал «львом», ал-асад. Вот какова, наверно, была для него сила женской сексуальности[557].

***

Экономика, построенная на эксплуатации секса, и гендерные отношения, которые наблюдал Йуханна ал-Асад в годы своего пребывания в Италии, были и схожи, и различны с теми, что он знал в Северной Африке и в мире ислама. В Риме примерно 60% из 54 тысяч городских жителей составляли мужчины, и такой перекос объяснялся отчасти множеством церковников в его монастырях и дворцах; а паломники, дипломаты и другие пришлые, которые увеличивали население Рима в течение года, в большинстве своем также были мужчинами[558]. За шестнадцать месяцев, проведенных в замке Святого Ангела, ал-Ваззан едва ли видел женщин — разве что промелькнет служанка или заключенная, или встретится женщина на улице, когда его поведут на допрос или на катехизацию.

Отпущенный на свободу уже как Йуханна ал-Асад, он поначалу вращался в кругах мужчин-христиан, по идее (если и не всегда на практике) соблюдавших целибат: при дворе папы, в Ватиканской библиотеке, в папской канцелярии или в окружении кардинала Эгидио и других его крестных отцов. Когда он переписывал Послания апостола Павла в римской резиденции Альберто Пио, то снова находился в обществе мужчин, давших религиозный обет безбрачия. Он, должно быть, много узнал о безбрачии как о состоянии священном, обязательном при несении духовенством возвышенных обязанностей, связанных с таинствами церкви. Это составляло контраст с основным направлением исламского учения, где лишь некая малоизвестная ветвь суфизма учила, что для продвижения вверх по лестнице любви к Богу необходимо «вычистить похотливое желание из мужского сердца». Нигде в своих сочинениях Йуханна ал-Асад не выразил согласия с такой точкой зрения. Его единственное описание исламской секты, прибегающей к «воздержанию» наряду с другими аскетическими практиками, чтобы подняться до уровня ангелов и божественной любви, заканчивается словами о том, что эти самоотреченцы «принялись пользоваться всеми мирскими удовольствиями»[559].