Путешествия туда, но, главное, обратно

– Внуки подарили, чтоб чай быстрее кипятить. А куда нам старым спешить-то? Мы и из малированого попьём. Из него вода вкуснее. Так вот, первое время она писала мне. Коротенько так, мол, живая-здоровая. Всё про тебя спрашивала, нет ли весточки. Письма с разными марками приходили: то из Италии, то из Турции, из Польши были, последнее, кажись, из Греции. Мне внуки про марки рассказывали. Потом долго ничего не было. А не дале, как с месяц назад стук в дверь. Да такой громкий! Я испугалась, не дай Бог, что с детьми или с внуками приключилось. Открываю. Два мужчины стоят. Видные такие, солидные, в очках и с портфелями. Один по-русски совсем не понимал, только улыбался, а второй всё переводил. Что первый по-своему скажет, второй по-нашему вторит, да так складно. Спрашивают, давно ли такого-то, то бишь тебя, видела? Отвечаю: – Давно. Уж годов десять, как не видела. «А мы, – говорит, – его разыскиваем по поручению его матери такой-то». Я говорю: – Точно, мать она Федькина. Да пропал он. «Знаем, – отвечают. – Только у нас для него письмо есть. Мы сначала отправляли по почте, да письма всё время возвращались. А нам строго-настрого приказано человека разыскать, поэтому сами решили приехать и лично вручить. Мать его, такая-то, очень уважаемая особа и письмо очень важное». Ну, взяла я его за образа-то и положила, чтобы малые не достали. Детям наказала, если со мной, что случится, так чтобы знали, где важное письмо для тебя лежит.

Фёдор сидел в маленькой зале за уютным круглым столом, покрытым кружевной скатёркой ручной работы, вертел в руках белый казённый конверт и хотел выть от тоски по забытому детству, босоногим пацанам, с которыми лазил в сад районного участкового за грушами. Таких сладких груш, как в этом саду, не было ни у кого во всём городе. И это было верхом их ребячьего геройства.

– Чего молчишь-то? – строго спросила баба Маня. – Где шлялся-то? Послать весточку домой – рука отсохла бы?

– Да нигде не шлялся. В Москве жил.

Как объяснить теперь всё, что с ним произошло тогда. После того, как тренеры прочили ему блестящую карьеру – Федюня тогда и слова-то этого толком не понимал, – потерпеть постыдное поражение, каким он считал 2-е место среди юниоров. Он просто не мог поверженным вернуться в родной город, который ждал его только с победой, только с золотой медалью. А потом он решил даже не звонить – просто исчезнуть и всё. И в глубине души пытаясь оправдать свою молчаливую трусость, он решил: пусть это будет местью его родным, так и не сказавшим, кто его отец.

– Не шлялся я, – глухо повторил Федюня. – Жизнь свою строил.

– И много настроил?

– А всё, что настроил, сам же и сломал. Сначала начинать надо, – сказал он, поднимаясь со стула.

– Куда собрался-то? Переночуй, а там видно будет. Не гоню ведь.

– Нет, поеду. Вот только в дом хотел зайти. Баба Маня, мать наверняка тебе ключ оставила?

Баба Маня молча подставила табурет, опять полезла за образа и достала ключ на чёрном шнурочке, который Федькина мать оставляла ей на всякий случай.

– Сходи, сходи. За домом-то я приглядывала. Да только ценного там ничего не осталось. Мать твоя даже всё кружево, что сама плела, увезла. А остальное, что в церковь, что по соседям раздала.

Фёдор сунул в карман плотный узкий конверт, обнял старушку, чмокнул её в покрытую цветастым платком макушку.

– Куда позвонить-то! Вдруг ещё какое письмо придёт.

– Нет, я сам позвоню. Ты, баба Маня, напиши мне свой телефон.

И пока старушка рылась в старенькой записной книжке в поисках номера своего телефона, а потом долго искала листок чистой бумаги, Фёдор достал из сумки тоненькую пачку долларов, завёрнутую в газетный обрывок, и быстро сунул его за образа. Потом, аккуратно сложив листок с номером телефона, легко подхватил свою сумку и вышел за дверь. Баба Маня стоя на пороге долго смотрела ему вслед, пока Фёдор, пробираясь к крыльцу своего дома через заросли старой крапивы, не скрылся среди почти голых кустов сирени.

– Бог тебе судия, – перекрестивши его вслед, вздохнула баба Маня.

* * *