Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг

Спустя пару лет, задумываясь о том, что именно следует противопоставить урбанистической романтике в «Дивном новом мире», Хаксли избрал не просто некую неконкретизированную или вымышленную индейскую резервацию, но реальное поселение пуэбло близ городка Таос в Нью-Мексико. Возможно, выбор индейской резервации как места действия шестой, седьмой и восьмой глав «Дивного нового мира» был продиктован впечатлением от писем Лоуренса, восторженно отзывавшегося о Нью-Мексико как о «нетронутой, вечной и нерушимо чистой территории, которая не должна достаться нам, ужасным белым людям с нашими машинами»[94]. Лоуренс любил повторять, что небо в Нью-Мексико не такое старое, как в Европе, «воздух новей, а земля не так натружена»[95].

Поначалу Хаксли поддался чарам лоуренсовских текстов об индейцах и их древней земле. Но к началу работы над романом лоуренсовские чары ослабли, что, думается, не могло не сказаться на общей интонации, характерной для описания индейцев пуэбло в «Дивном новом мире». Эти сцены без натяжки прочитываются как пародия на лоуренсовский эскапистский примитивизм, на его стремление слиться с первозданной природной культурой.

Поскольку для «индейских» глав «Дивного нового мира» требовались подробности, а Хаксли, не побывав в Нью-Мексико, не мог опираться на собственные впечатления, ему пришлось воспользоваться этнографическими материалами из коллекции института Smithsonian[96]. Именно они помогли писателю добиться максимального правдоподобия в изображении пляски со змеями.

Ранее биографы Хаксли не сомневались в том, что писатель лично не присутствовал на подобной церемонии. Однако сравнительно недавно исследователи обнаружили материалы, косвенно доказывающие, что писатель присутствовал на постановочной пляске со змеями, когда, направляясь на Восточное побережье, решил посетить Гранд-Каньон в Аризоне. Высока вероятность и того, что добираясь туда на поезде, Олдос и Мария прочитали рекламную брошюру «Пляска со змеями индейцев моки» (моки – еще одно название индейцев племени хопи), распространявшуюся правлением железной дороги. Брошюра рекламировала церемонию как «бесподобное языческое представление», обещала туристам незабываемый спектакль, действующими лицами которого будут смуглые жрецы и танцоры с их неподражаемой экспрессивной жестикуляцией[97]. Известно, что президент Теодор Рузвельт однажды побывал на таком разрекламированном представлении и описал пляску со змеями как «облагораживающее» зрелище[98]. Хаксли, очевидно, не разделял восторгов президента и потому изобразил совсем не облагораживающую сцену.

Вернемся к роману, где «новой романтике» цивилизованности, урбанистической эстетике Нового мира Хаксли противопоставил эстетику естественности. Иронизируя над придуманной им самим альтернативой, он изобразил максимально грубую этнографическую экзотику. Вместо захватывающей дух мистерии он представил грубый примитив. Описания жизни пуэбло, очевидно, призваны вызывать отвращение. Трупы животных, голодные псы, подбирающие объедки, ядовито-алкогольное дыхание жителей, накачанных мескалем или пейотлем, вонь и грязь, запахи немытых тел, подгоревшего жира, нестиранной одежды. Хаксли подробно описывает кровавый и бессмысленный ритуал со змеями и бичеванием. Змеи выписаны в отвратительных подробностях. Ритуал начисто лишен флера таинственности. Такого рода «чужое» не получает преимущество в состязании со «своим» – технократично-спортивно-увеселительным.

Что до фигуры Джона Дикаря, говорящего на невозможном языке (даже влияние риторики Шекспира не может исключать влияния совершенно особой индейской племенной культуры) то по причине своей искусственности эта фигура нисколько не сглаживает резкий контраст между максимально отодвинутыми друг от друга «своим» и «чужим», «цивилизованным» и «диким». В заключительной главе романа Джон Дикарь, отвергнув цивилизацию, селится в уединенном месте – в долине за цепочкой прудов. Возможно, это уточнение призвано отослать читателя к знаменитому эксперименту Генри Торо на Уолденском пруду, где, как известно, трансценденталист и ученик Эмерсона поселился на два года, два месяца и два дня. Подобно Торо, обходившемуся минимальным набором инструментов и скромными запасами, Джон потратил небольшую сумму денег на обустройство, купив нужный инструмент, гвозди, веревки и бечевки, клей, спички, простейшую кухонную утварь, пакетов 20 семян и 10 кг пшеничной муки. Кроме изготовления орудий для самоистязаний Джон принялся возделывать землю. И эта аллюзия на огородничество Торо в совокупности с прудами и скудными покупками весьма прозрачна в «Дивном новом мире»: «Джон копал гряды – и в то же время вскапывал усердно свой духовный огород, ворошил, ворочал мысли»[99].

* * *