Путеводитель по картинной галерее Императорского Эрмитажа

Этот капитальный труд он исполнил по заказу Эмилии, вдовы штатгоудера Фредерика Генриха. Принцесса слыла за меценатку, и по ее приглашению, между прочим, приезжали фламандцы с Йордансом во главе, чтобы расписать зал замка в Босхе под Гаагой. Иногда, следуя примеру своего покойного мужа, Эмилия занималась и покровительством местного художества. Так, по совету придворных, она обратилась с заказом и к только что поселившемуся в Гааге Поттеру. Но Поттер забыл, для кого он пишет, ушел весь в свой труд, наполнил картину всеми деталями, которые ему казались способными передать характер жизни в деревенском приволье, среди милых его сердцу животных, и каково же было негодование окружающих принцессу лиц, когда они увидали, что одна из коров, находящаяся в самом центре картины Поттера, занята делом, свидетельствующим о ее невоспитанности. [174] Картина была возвращена Поттеру, и придворная его карьера испорчена.

Во всех отношениях, впрочем, “Ферма” дает меру искусства Поттера или хотя бы достигнутую им меру искусства. Здесь налицо все его излюбленные намерения, здесь и все присущие ему недостатки. К последним принадлежат странная ошибка в пропорциях, перегруженность композиции, местами убивающая жизненность впечатления, кропотливая живопись. Однако недостатки эти с избытком искупаются красотами редчайшего и прямо даже единственного свойства. Поттер знаменит как анималист, и многие исследователи считают, что пейзаж на его картинах играет второстепенную роль, что это лишь фон для сценок, разыгранных животными. На самом же деле главная сила Поттера именно в пейзаже и лишь незрелость его отношения к делу сообщает подробностям из животного мира то, что они слишком отвлекают внимание от общего. [175]

Паулюс Поттер. Волкодав (В наст. время — “Цепная собака”). Холст, масло. 96,5х132. Инв. 817. Из собр. императрицы Жозефины, Мальмезон, 1814

У Поттера есть одна общая черта с такими затейниками, как Стэн, как Ходовецкий, Менцель или наши Федотов и К. Сомов. Он часто ставит на второй план то, что должно давать ноту жизни всему. В картине, написанной два года до нашей и находящейся ныне в собрании герцога Вестминстерского, “лейтмотив” нашей “Фермы” им выдвинут более вперед, и картина кажется поэтому банальнее, проще. Здесь же нужно “пройти” весь докучливый сбор “ученических этюдов” на первом плане, “пройти” залитый светом второй план, насладиться прелестными тонкостями третьего, чтобы отыскать “душу” картины Поттера, выраженную в скромных полуспрятанных фигурках гуляющей парочки горожан, для которых все, что мы видим, и написано. Для них — и еще, пожалуй, для фермерши, которая в тихом уюте своего домика, сидя у залитого светом окна, погружена в свою работу.

Эти горожане дают точку зрения Поттера, эта фермерша дает его поэтичную мечту. В трех дальних фигурках рассказан, но с тонким тактом, без анекдота, без “литературщины”, прелестный день в жизни художника. В июле 1650 года он женился на девице Адриане Балкенейнде, и возможно, что еще за год, летом и ранней осенью, Поттер с невестой совершал далекие прогулки по окрестностям Гааги. Или возможно еще, что он в одиноких своих странствиях в поисках за этюдами мечтал о подруге жизни, о том, как они заведут собственное хозяйство, какое мирное счастье их ожидает. Во всяком случае, “внутренняя точка зрения” художника не перед рамой, а там, за последними деревьями рощи, у окраины далекого луга, и еще — в опрятной горнице справа, в этом домике, стоящем среди залитых солнцем деревьев, среди здоровых ароматов, среди знакомых шумов шуршащей листы, кудахтанья кур, мычанья коров и блеяния коз.

В том же настроении вечернего мира выдержана картина “Молочница” 1651 года. Совершенно в духе Кампгейзена написана другая “Молочница” 1652 года. Близость Поттера к Кампгейзену в дивном сумрачном осеннем пейзаже (1650 года) даже настолько велика, что эту картину и пытались приписать последнему мастеру. Но кто бы ни был автор этой картины — она во всяком случае одна из лучших поэм природы в истории живописи. В ее плотных серых тучах, сквозь которые так робко пробился одинокий последний белый луч, в сизом мраке болотного леса слева, в фигурах знатного охотника, которому сдает дичь его пеший товарищ, в оголенном корявом дереве справа — во всем чувствуется осень, что-то унылое, кончающееся. И в то же время точно ощущаешь свежесть ветра, пропитанного запахами падшей листвы, точно чувствуешь всю живительную прелесть “охотничьих дней”.