Путеводитель потерянных. Документальный роман

— Хорошо. Закажу целую бутылку, оставлю машину на стоянке и поеду домой на такси. Наутро буду злым, как волк. Этого ты хочешь? Лучше давай погрустим молчком и в конце концов смиримся. Потому что все это жизнь… Даже если с нее хочется плакать… — Зденек зачем-то помахал таперу, тем же жестом подозвал официанта, заказал вина. — Товарищ личный биограф, доставай магнитофон и слушай. Зденек Орнштейн, которого мы имеем честь видеть за праздничным столом, родился в 1929 году в городе Кутна-Гора. У его родителей, Берты и Эдуарда, к тому времени были еще два сына. Ото, он родился в тринадцатом, и Иржи, он родился в девятнадцатом. Мать играла в любительском театре… Выпьем за нее!

Выпили.

— На взрослые представления нас, детей, не пускали, но мама, вернувшись из театра, играла все роли за себя и за партнеров. То изобразит пьяницу, — Зденек встал и прошелся шаткой походкой вдоль столиков, — то капризную невесту, — это твоя роль! Выпяти губу, покрути талией, молодец, нет, нужно еще потренироваться, повторяй за мной.

Невеста у Зденека получалась скорее брезгливой, нежели капризной. Тапер, наблюдавший за нами, корчил смешные рожи. Зденек показал ему жестом — неси бокал, нальем. Тапер явился с бокалом.

— Спасибо, господин Орнест.

— На здоровье, — ответил Зденек чинно и налил ему вина. — У вас нет при себе душещипательной истории? Эта прекрасная дама охотится за пожилыми мужчинами, с которыми в далеком прошлом происходило что-то экстраординарное. Надеюсь, и у вас найдется, что ее позабавит.

Тапер смущено откланялся.

— А если бы он и впрямь стал рассказывать? — спросила я Зденека.

— Знаю, кому предлагать, — сощурился Зденек. То ли хитро, то ли сердито.

— Кстати, мой папа тоже имел привычку ни с того ни с сего привязываться к людям.

— О, расскажи про свое детство!

— Продолжим про твое. Пожалей сестричку, ей трудно расшифровывать записи, где все вперемешку.

— Жалею и всерьез, — Зденек приставил нож к переносице. — Рекламируем негнущиеся усы из металла, просты в уходе, не мешают при приеме пищи… Прости. Детство — это мама. Звали ее Бертой, это я уже говорил, она прекрасно пела и потрясающе читала стихи. Ото и Иржи участвовали в семейном театре. У нас была огромная книжная библиотека, даже две: у мамы своя и у папы — своя. Я был счастлив до семи лет. До того, как умер папа. В одночасье, от лейкемии. Ото в то время жил в Праге, работал актером и режиссером чешской и словацкой драмы. После смерти отца Иржи тоже уехал в Прагу, его взяли на временную работу в фирму «Кредитон», архивариусом. Что-то из сказок Гофмана. А я остался с матерью в Кутна-Горе. Про то, как Ото уехал, и про то, почему Иржи остался, я тебе уже рассказал, когда мы танцевали. Повторить?

— Не надо, я запомнила.

— А вообще к интервью надо готовиться. Записывать вопросы в столбик, — сказал Зденек, вперившись взглядом в большие настенные часы.

— Погоди, я еще хотела тебя спросить про Иржи…

— Что именно?

— Он покончил самоубийством?

— Нет! От кого ты слышала такие глупости?! Он пошел за сигаретами, и его сбила немецкая «скорая помощь». Несчастный случай. Но потом как еврея его отказались принять в городскую больницу, отвезли на периферию, где был плохой уход, и через два дня он скончался. В больнице я не был. Маму долго не пускали на похороны — в то время для поездки в другой город нужно было особое позволение. Евреям, разумеется. Иржи сожгли в крематории в Страшнице. Туда я пришел пехом, с воспитателем. Оба — со звездами. Около часа ходу. Погода была хорошая, это я помню. Там была мама, и много друзей Иржи, все — при звездах. Когда мы шли с воспитателем по городу, на нас косились. Зато в крематории — все свои.

Зденек сделался мрачным, позвал официанта.

Тот примчался пулей, вынул из фартука линованный блокнотик, наставил циферок карандашом.

— Столько не наскребу, — сказал Зденек, и тот застыл с раскрытым ртом. — Но дама заплатит, для иностранцев это сущие гроши. Впрочем, погодите… — жестом фокусника Зденек извлек портмоне из заднего кармана брюк. — Честь дамы спасена!

— А это из какой пьесы? — спросила я его, когда мы вышли на улицу.

Зденек молчал, стиснув зубы.

Мы подошли к реке. С высокой балюстрады тоже можно было бросать в воду оранжевые корки. Правда, в темноте было бы не видно, как они тонут.

— Я был злым ребенком, — сказал Зденек. — Доводил маму. Ортен не мог мне этого простить. Он отвез меня в Прагу и сдал в детский дом. В дневниках отзывался обо мне скверно. Писал, что в моей душе столько зла, сколько он не видал ни в одном человеке.

Судный день. Ксерокопии, забрызганные красной гуашью

И это я прочла только что. Но уже не под «Реквием» Дворжака. В тишине Судного дня.