Путеводитель потерянных. Документальный роман

«А у нас мерзкий ноябрь, туманный и пробирающий до костей, постоянно мерзну, — пишет Зденек 16 ноября 1988 года. — Сейчас Прага уже не так красива, как в тот твой приезд. Работы невпроворот, репетируем „Уленшпигель“ Горина, на мой взгляд, дохловатую и неинтересную для нашего зрителя пьесу. Тут и репертуар виноват, играем скучные пьесы. Где найти другой театр?»

* * *

На черную землю падает, падает снег,
На черную землю в кровавых потеках
Ложится лениво, и лишь ветерка набег
Изредка снег подгоняет и кружит высоко.
Снег покрывает землю ковром молодым, —
Всю ее гниль и старье, и наше сиротство, —
Все исчезает разом, как сон. И с былым
Время текущее приобретает сходство.
Мрак отступает и отдыхает глаз:
Ложится на снег солнечная позолота.
Голод притих, так изнуривший нас,
и успокоилась в наших костях ломота.
Но все это лишь на мгновенье — и белизна,
И полный вдох, и волшебный дурман искристый.
Падает снег, и видим мы из окна,
Как превращается он в потоки воды нечистой.

Это терезинское стихотворение Зденека перевела мама. Как бы в ее переводе прозвучал Ортен?

Курт и Зденек. Двойной портрет в раме из бечевки

«Как давно я тебе не писал, и по глупой причине — машинка была сломана. Поскольку твой чешский все еще на стадии совершенствования, я тебя пожалел — будешь там еще разбирать мои каракули — и не стал писать от руки. Я снимаюсь в чешско-французском фильме про Казанову, играю графа Вальдштейна, еще играю в нескольких телефильмах, что-то делаю на радио… Надеюсь, ты получила наши с Куртом фотки, не знаю, тот ли формат (на паспорт). Не знаю, где ты, дома или за границей, помню, ты собиралась уезжать, хорошо, если бы что-нибудь мне написала. Пишешь, что можешь устроить приглашение к вам на выставку. Я бы с удовольствием приехал, но мне нужно знать дату хотя бы за два месяца вперед, чтобы театр успел перепланировать репертуар на время моего отсутствия. Напиши поскорей, мне очень бы хотелось приехать. Как движется работа? По плану или поезд сошел с рельс?»

Зденек Орнест и Курт Котоуч, 1989. Фото Е. Макаровой.

В декабре 1988 года поезд еще и не встал на рельсы. Брезжила мечта — устроить в Москве выставку работ Фридл и детских рисунков из Терезина. У нас-то перестройка, нам теперь все можно! Параллельно я работала над переводами из «Ведема». Чем глубже я погружалась в текст, тем больше накапливалось вопросов. Зденек и Курт Котоуч отвечали мне на них устно, при встрече.

Елена Макарова и Курт Котоуч, 2000. Фото С. Макарова.

Помню, как солнечным утром мы сидели в квартире у Милуши. Посреди дремучих книжных полок на разваленном кресле стоял магнитофон, и братья по цеху — седовласый, несколько женоподобный Курт и сухощавый, большелобый Зденек — вели диалог. Был ветреный день, лучи света гуляли по комнате. Курт надел темные очки.

— Ну ты и фраер, — рассмеялся Зденек.

— Я после операции катаракты.

— На этом пора остановиться, ты и так вырезал из себя ряд жизненно важных органов!

— Мустафа, не балаболь!

— Референт, начинай!

— Я еще и Святым был.

— Помнишь, кто тебе дал эту кличку?

— Ты.

— Заметь, я с детства отличался проницательностью.

— А я — последовательностью. Референта я сам себе придумал. И всю жизнь прослужил референтом.

— Референтом у Святого!

Дома, сидя в наушниках и слушая их болтовню, я смеялась в голос. Пожилые люди, пережившие незнамо что, ведут себя как мальчишки из «Еднички». Референт требует от Мустафы стихи в номер, а тот ждет музу и тянет резину. На этой же пленке Зденек поет свою партию из оперы «Брундибар» и песни Швенка. В статью голос не вставишь. После всех переписываний, переводов и сокращений осталось несколько абзацев.

Курт: «В L-417 была спальня для педагогов и воспитателей. Тот факт, что Айзингер спал с нами на нарах, говорит о нем больше, чем любые слова. Это были чудесные минуты, после ужина или после отбоя, когда мы лежали и каждый что-нибудь рассказывал. Айзингер был отменным рассказчиком, мы готовы были слушать его часами».