Путеводитель потерянных. Документальный роман

На самом деле было полно неожиданных сюрпризов. Меня все еще трясет, я был на волоске от опасности, мало того, должен был снова увидеть Кошмар, услышать, как он читает мои стихи устами, из которых сочится яд. Ах, время жизни, когда закончишься? Доколе сердцу терпеть безостановочное битье?

…Эх, жить бы в Царской России, иметь, скажем, восемьдесят душ и ездить в город дважды в год. Иду слушать „Реквием“ Дворжака».

«Реквием» Дворжака. Коллаж из обрезков нотной бумаги

Трансляция из костела в Остраве. Тревожное начало.

Барабаны, скрипки, мужской хор. Пробирает до мурашек. Колкая вера. Так называется и стихотворение Ортена.

Это страшная вера, в ней, как в клетке,
О, Господь мой, о, мой предсказатель,
Дай мне поверить в верность твоих весов,
Гирьки-то ты и так при себе носишь.

Лакримоза. Сопрано и скрипки.

* * *

Так ничего и не стало. Боже, я потерял Тебя,
Тебя, у которого права нет помечтать, ибо и так все знаешь.
И это пока еще не обо мне. — О будущем тех развалин,
В коих Себя погребешь. О ночи, которая будет дниться.
О длани Твоей, над ней занесен бич,
Тебя бы спасти нам, да куда до Тебя нам!

Жизнь соткана из смерти, и Ортен то беседует с ней напрямую, то взывает к верховному Ткачу.

Плач Иеремии

(2-я строфа)

Ушел за облака и скрылся за водою,

Чтобы не слышал, что тебе кричу,
А я прострелен криком, я — в ночи,
Уснуть я не могу, а вдруг ты позовешь.
Светила ж не было, оно, Господь, угасло.
Всеобщий подключатель солнца спалил мороз,
Иззяблись все Твои, тела дрожали их
От жутких воплей, утробным диким плачем.
Молюсь до ночи, молю былое,
Молюсь искрами, из которых бьет огонь,
Ну, хоть однажды пусть оставит тревога,
Пройдет мой гнев на всю эту симфонию,
Пусть злоба отринет, Твоя злоба, Господь,
Уж стань ты добрым, и тогда поймешь,
Что мы за Тебя страдаем, не за царство некое,
За Тебя, за Тебя умираем, но уже в небесах.

Тесна земля поэту. На что ему Лондон, коль не слышна в нем чешская речь? Смерть назначила Ортену свидание в Праге, не примет приглашения старшего брата. Что уж случится после этого с его матерью и младшим братом, знать не дано. Свидание тет-а-тет. Не на фабрике смерти, куда угодит его младший брат Зденек.

Божественный женский голос, смешанный хор.

Последняя строфа 7‐й элегии.

Так молод, так жутко молод и зрел не впервые,

Смеюсь до крови и плачу каплями крови,
Оставленный Богом и Бога оставив,
Пишу вам, Карина, не зная, жив ли.

Тревожные скрипки успокаиваются. Ангельский хор забивают барабаны. Тишина.

Мужской хор. Женское сопрано.

Зденек хотел, чтобы я прочла Ортена. Ему нужен был посредник в наших беседах о смерти. В Бога он не верил. Жизнь, порубленная на куски на конвейере смерти, обесценилась, и Зденек свысока взирал на муравьиную возню человечества, которое нисколько не изменилось с той поры, когда он шлепал босыми ногами по снегу. Звенели выстрелы, ползущие вздрагивали и замирали в красной луже. Зденек шел вперед.

Виноват!
Виноват за вонь, что воняет,
За пустую тоску по Отцу,
За стихи, да, и это знаю, за вчера утерянную любовь,
За холод и тишину, за землю, полную бед,
За небо, за Бога, который урезал мне дни —
Гляди в мертвый рай!

Литавры. Заупокойное пение.

Утром 4 ноября 1990 года Зденек просил Алену разыскать меня. Она дозвонилась до Израиля, но я была в Америке. Услышав тревогу в ее голосе, Сережа отправил мне факс с номером телефона. Никто не ответил.

Потоки воды нечистой. Рисунок углем и зубной пастой