Путеводитель потерянных. Документальный роман

Весенний ливень окатил нас с ног до головы. Мы пулей влетели в шумное, прокуренное помещение, плюхнулись на лавку. Зденек стер салфеткой капли сначала с моего лица, потом со своего, снял с меня куртку, повесил на гвоздь, а сверху — свой плащ.

Он был голоден, я нет. Он хотел пива — я нет.

— Берем один гуляш с кнедликами, одно пиво, одну «Бехеровку». Или лучше бокал моравского?

— Бокал моравского.

— Запьем спектакль, — вздохнул Зденек, — обидно, что на сцене я тебе не понравился… А для меня эта пьеса — утешение. Играю и верю в справедливость. Два часа в день. Умножь на пять раз в неделю. Целых десять часов в неделю я верю в справедливость! За это стоит выпить.

За это и выпили, и тотчас подоспела еда.

Зденек ел гуляш с кнедликами, а я себя, поедом. Зачем сказала, что мне не понравилась пьеса?

— Не переживай, — Зденек погладил меня по плечу, — это театр виноват. Средненький. Серенький. Но и в хороший непросто собрать публику. Люди сидят у телевизора в тапочках, смотрят дешевые сериалы. Играть стало трудно, заполняем зал провинциальными экскурсантами. У них в программе дневные рейды по пражским универмагам, а по вечерам — театр. Полгруппы, а то и больше, торчит в пивной, а мы, как августы, навязываем им культуру. Противно! Они сидят уставшие, с полными сумками, посапывают в тепле и жуют свою колбасу… Заметила?

— Нет.

— Правильно, ты же за мной следила, я это чувствовал, — Зденек сощурился и свел губы в полоску. — И я тебе не нравился! Будешь кофе?

— Да.

— Здесь он паршивый. Пошли в бар.

Дождь лил. Зденек достал зонт из багажника, раскрыл его и высоко поднял над нами. Мы шли по воде аки посуху.

— Хорошо под зонтом вдвоем, хорошо с любимой гулять, хорошо через лужи сигать, под зонтом, под зонтом, мы, как в доме, под дождем, ла-ла-ла, фью-фью-фью, — напевал он и присвистывал.

В баре было тихо. Зденек заказал ирландский кофе, с алкоголем.

— Знаешь, чья это была песня?

— Нет.

— Швенка.

— Споешь мне ее на магнитофон?

— Сейчас? Нет. Ты все еще наказана. Влюбленный судья был бы рад обжаловать приговор. Но честь профессии… Да, чтобы тебя успокоить, скажу, что статья твоя в прекрасном переводе так и лежит в «Младом свете». Несколько раз я звонил в редакцию. Там все очень вежливые и осторожные. В конце концов, замглавного ответил мне, что перепечатывание статей из советских журналов нынче не приветствуется. Так что «Да здравствует социализм и антисемитизм!». Чокаться не будем.

Речь шла о статье про Фридл, опубликованной в перестроечном «Огоньке». Милуша перевела ее и предложила в журнал, где работал ее либеральный знакомый. Не прокатило.

— Знаешь, сестричка, иногда мне кажется, что сам факт того, что нескольким евреям удалось уцелеть, до сих пор никому не дает покоя. Вот убили бы всех! Из-за таких, как я, нацистский лозунг «возврату не подлежит» не осуществился на сто процентов.

В бар вбежали девушки. Промокшие до нитки, они сгрудились у стойки в ожидании горячего грога.

— Господин Орнест! — воскликнула девушка в сером свитере. — Я только что видела вас в театре, это было потрясающе, можно с вами сфотографироваться?

— А я слушаю вас по радио, — сказала девушка в черной кофте, — обожаю ваш голос. Можно и мне с вами сфотографироваться?

Аншлаг! Зденек сиял.

Кто-то дал мне фотоаппарат. Нажать на кнопку, и все будет.

Зденек встал, девушки в разноцветных свитерах и джинсах окружили его. Во время фотосессии был спешно выпит грог и выкурены сигареты. Я только и успевала переводить кадр и нажимать на кнопку.

Они куда-то спешили, подсчитывали кроны, чего-то им недоставало.

— Бегите, мы разберемся.

— Господин Орнест…

Сраженные наповал неожиданной щедростью, девушки оторопели.

— Бегите же!

Хлопнула дверь, смолк щебет, и Зденек сказал:

— Видишь, ради того, чтобы доказать тебе, что я не последняя бездарь, пришлось нагнать массовку. А если бы мы поехали к Марии, роль справедливого судьи досталась бы другому актеру. Не такому знаменитому, как я. Ха-ха! Я заслужил грог.

— Как ты будешь вести машину?

— Оставлю здесь. Утром заберу. Или расстанемся на этой веселой ноте?

— Как хочешь.

— Тогда берем грог. И пирожное.

Мы остались.

— Ты слышала про союз антифашистских борцов?

От грога бросило в жар. Веселье ушло. Какой-то неожиданный поворот темы.

— Им куда ближе заключенный, которого осудили за покупку яйца из-под полы, чем мы. Ладно, оставим судейскую тему. Тебе и без меня хватает переживаний. Я-то смотрю со стороны, а ты в этом живешь, вся твоя жизнь этим пропитана.

— Чем?

— Ты по натуре человек жертвенный, склонный к самоотречению. И тему себе такую выбрала. А я тупо через все это прошел, как баран. Но как подумаю про «Ведем», гнев накатывает.

Зденек рассчитался за массовку, мы вышли, пересекли трамвайные пути и встали у балюстрады. Дождь утих. Зонт превратился в трость. Никаких любимых, никаких домиков… Влтава была темна, лишь вдалеке, у самого перешейка, проплывал освещенный катер. Бархатный голос Зденка звучал под сурдинку.