Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию

В понедельник я пошел обедать к г-ну Сильвио Пикколомини[714], человеку весьма выдающемуся по своим достоинствам, особенно в искусстве фехтования и обращения с оружием. У него собралось хорошее общество дворян, и там рассуждали о разных материях. Г-н Пикколомини не слишком ценил манеру фехтовать [или искусство владеть оружием] итальянских мастеров, таких как Венецианец из Болоньи, Патиностраро и других[715]; в этом роде он ценил только одного из их учеников, обосновавшегося в Бреше, где тот преподает свое искусство некоторым дворянам. Он говорит, что в манере, которую обычно показывают во владении оружием, нет ни правила, ни метода. Особенно он осуждает, когда теснят противника, выставив шпагу вперед, тем самым отдавая ее в его власть; а потом, нанеся удар, снова делают другой наскок и вдруг останавливаются. Он утверждает, что [его стиль] совершенно отличен от того, что делают другие фехтовальщики, как опыт это покажет. Он собирается опубликовать книгу об этой материи. Что касается войны, то он весьма сильно презирает артиллерию, и все, что он говорил об этом, мне очень понравилось. Он ценит то, что Макиавелли написал по этому поводу, и принимает его мнения[716]. Он утверждает, что если говорить о фортификации, то самый умелый и превосходный инженер из ныне живущих находится в настоящее время во Флоренции на службе у [светлейшего] великого герцога[717].

У них тут есть привычка класть снег в бокалы с вином. Я тоже клал немного, потому что чувствовал себя не очень хорошо: меня часто беспокоили боли в почках и я по-прежнему выпускал с мочой невероятное количество песка; кроме этого, я не мог надевать шляпу и привести голову в ее прежнее состояние. У меня случались головокружения и непонятное ощущение тяжести в глазах, во лбу, зубах, носу, во всем лице. Мне пришла мысль, что эти боли вызваны местными белыми винами, сладкими и дымчатыми, потому что в первый раз, когда у меня случилась мигрень, я был сильно разгорячен – как поездкой, так и временем года – и выпил большое количество треббьяно, но такого сладкого, что оно не утолило моей жажды.

В конце концов, я не могу удержаться и признаю: Флоренцию с полным основанием называют прекрасной[718].

В этот день мне забавы ради захотелось взглянуть на женщин, которые позволяют любоваться собою всем, кому не лень. Я видел самых знаменитых, но ничего особенного. Они собраны в особом квартале города, и жилища у них гадкие и убогие, ничего похожего на те, что имеют римские или венецианские шлюхи[719], так же как они сами не похожи на них своей красотой, уборами и повадками. Если кто-нибудь из них захочет обосноваться вне этих границ, то надо, чтобы жилье было весьма невзрачным и чтобы она прикрывала свое занятие каким-нибудь ремеслом.

Я видел мастерские прядильщиков шелка, которые пользуются некоторыми особыми мотовилами, посредством которых всего одна женщина, крутя их, одним-единственным движением сучит нить на пятистах веретенах одновременно.

Во вторник утром у меня вышел небольшой рыжий камушек.

В среду я видел дом для увлечений великого герцога[720]. Что меня там поразило больше всего, так это скала в виде пирамиды, сооруженная и составленная из всевозможных природных минералов, то есть все эти куски прилажены друг к другу. Из этой скалы бьет вода, которая приводит в движение многие фигуры в гроте, такие как водяные и ветряные мельницы, маленькие церковные колокола, часовых на посту, животных, охоту и множество подобных вещей.

В четверг я не захотел остаться, чтобы смотреть другие конные состязания, а после обеда отправился на виллу Пратолино, которую снова подробно осмотрел[721].

Привратник дворца попросил меня высказать ему мое мнение о красотах этого места в сравнении с красотами Тиволи; и я ему высказал все, что думал по этому поводу, сравнивая оба места, но не в целом, а в частностях, рассматривая их различные преимущества: и, соответственно, в чем-то превосходила то одна вилла, то другая.

В пятницу я купил в книжной лавке Джунти пачку комедий, числом одиннадцать, и несколько других книг. А также нашел там «Завещание» Боккаччо, отпечатанное с некоторыми речами, написанными по поводу «Декамерона»[722].

Из этого завещания видно, до какой бедности, до какой нищеты дошел этот великий человек. Он оставляет своим родственникам и своим сестрам только одеяла и кое-что из постельного белья, а книги – некоему монаху при условии, что тот передаст их кому-нибудь подходящему; и он перечисляет все вплоть до утвари и самой убогой мебели; наконец обговаривает мессы и свою могилу. Это завещание напечатали таким, каким нашли на старом, довольно ветхом пергаменте.

Как римские и венецианские проститутки сидят у своих окон, чтобы привлекать своих любовников, так флорентийские стоят у дверей своих домов и мозолят глаза прохожим в удобное время. Тут вы и видите их с большей или меньшей компанией, они болтают или поют на улице посреди обступивших их зевак.