Путевые впечатления. Юг Франции

Не знаю, какое действие произвела эта глубоко благочестивая сцена на моих спутников; что же касается меня, то я подошел к капелле герцога Людовика II, погруженной в беспросветную тьму. Облокотившись на памятник, представляющий собой, согласно трогательному обычаю того поэтического времени, второе брачное ложе, где герцог возлежал подле своей супруги, я почувствовал, как меня захлестывает эта всепроникающая гармония. И тогда я постиг, что такое экстаз, восторг, монастырские видения, и, словно Иоадай, ощутил себя готовым предрекать второй Иерусалим.

Пусть те, кто мне не верит, отправятся в полночь послушать стенания органа и рыдания «Stabat Mater».

И те, и другие смолкли, а я все еще продолжал их слышать. Вероятно, меня уже долго искали и не могли найти, потому что внезапно посреди глубокой тишины я услышал, как меня окликают по имени. Я вздрогнул, столь неожиданным был для меня этот человеческий голос, призывавший меня на землю. Открыв было рот, чтоб отозваться, я не осмелился это сделать: мне казалось святотатством говорить вслух. Молча я присоединился к Жадену и г-ну де Шамбону: они стояли, разглядывая при свете факела стрельчатую арку свода, где было изображение женщины с изящными, почти греческими формами, которая, извиваясь, играла с химерой, — то был символ разума художника, борющегося со своей фантазией.

Впрочем, обитатели Сувиньи, утратив представление о том, в каком из поколений их отцов была заложена эта церковь, и не понимая, как могли человеческие руки создать подобные чудеса, приписывают ее возведение волшебницам. Пастушка, заснувшая рядом со своим стадом, проснулась на рассвете, и перед ней в утреннем тумане, на том месте, где накануне росли деревья и бежал ручей, возникла церковь с остроконечными колокольнями, галереями, украшенными фестонами, и ажурным главным входом. Оцепенев от изумления, бедная девушка замерла в неподвижности, и теперь на ее месте находится каменное изваяние, которое поныне можно увидеть у подножия одной из башен церкви.

Десятого июля 1830 года госпожа герцогиня Ангулемская, возвращаясь с вод Виши, посетила монастырскую церковь Сувиньи. Она приказала открыть усыпальницу, где покоились ее предки, и, преклонив колени, долго молилась около их гробниц. Когда она поднималась, ее взгляд остановился на гербовом щите Бурбонов, с которого были соскоблены три лазоревые лилии и слово «Надежда» — девиз ордена Золотого щита; она спросила, кто совершил эту порчу, и ей ответили: «Народ». — «То, что они уничтожили лилии, — промолвила она, — я еще могу понять, но слово «Надежда»… Где же мы теперь отыщем его, если оно стерто даже с гробниц?»

Двадцать дней спустя герцогиня, предком которой был святой Людовик, отправилась в свое третье изгнание.

Не знаю, в каком часу мы уехали; знаю лишь, что на рассвете в четверти льё от нас на вершине горы показались истерзанные руины замка Бурбон-л'Аршамбо с тремя его гигантскими башнями.

Дом, в котором мы остановились, был тем самым, где умерла г-жа де Монтеспан. Он принадлежал молодому человеку, взявшемуся за благородное и утомительное дело, которое ему не суждено было закончить: речь идет о нашем друге Ашиле Алье, авторе «Древнего Бурбонне». Именно здесь, в безмолвии и сосредоточенности, он продолжал этот долгий и тяжелый труд, неспешный и добросовестный, только что прерванный смертью. Памятник, трудолюбиво воздвигаемый им для грядущих поколений, остался незаконченным, и резец выпал из его рук прежде, чем он успел высечь свое имя на последнем камне. Бедный Ашиль! Как, должно быть, горестно было ему умирать!

Ашиль показал нам тогда комнату, где испустила свой последний вздох фаворитка, более могущественная, чем королева. Одиночество, в котором она умирала, составляло резкий контраст с ее жизнью; в ее смертный час рядом с ней не звучал ни один дружеский голос, и никто, кроме священника, не поддерживавал и не укреплял ее в эти минуты; еще прежде, чем скончаться, она закрыла глаза, несомненно для того, чтобы не видеть чужие и равнодушные лица окружающих.

Через два часа после того, как она испустила последний вздох, перед дверью дома, где лежало тело покойной, остановилась почтовая карета; вышедший из нее человек торопливо поднялся по лестнице и, войдя в комнату, бросился к кровати. Не думайте, что он спешил пролить слезы над усопшей: склонившись над ней, он сорвал с ее груди ключ, висевший на черной ленте; потом, завладев ключом, он открыл им шкатулку, собрал все запертые там бумаги и уехал, не оставшись на похороны. Этот человек был ее сын.