Путевые записки эстет-энтомолога

Хлама после себя профессор оставил предостаточно. Поняв к концу пребывания на станции, что на Сивиллу его никто приглашать не собирается, махнул рукой на приличия и опустился до крайности – даже отключил блок санитарии модуля. Обрывки фольги, пластиковые упаковки синтет-пищи, одноразовые стаканчики, тарелки, вилки и ложки, грязное бельё, скомканные бумажки валялись по всей территории. Хорошо, что не додумался отключить блок регенерации воздуха, иначе от вони разложившихся остатков пищи можно было задохнуться. Поневоле напрашивался вывод, что Могоуши знал, кто именно будет квартировать на модуле после него. Однако, вспомнив выражение лица профессора на причальной палубе «Путника во мраке», я отмёл это предположение как абсурдное. Зная обо мне, он бы устроил пакость похлеще. Скорее всего, полное одиночество и пришедшее под конец понимание, что честолюбивым замыслам не суждено осуществиться, крайне негативно сказались на самочувствии непомерно себялюбивого профессора. Даже трудно представить, что случилось бы с его неуравновешенной психикой, побывай он на Сивилле. Возможно, судьба профессора Могоуши сложилась бы гораздо хуже судьбы монаха Барабека, хотя чем именно хуже я представить не мог. С моей точки зрения судьба монаха и без того крайность.

Попытка задействовать блок санитарии ни к чему не привела, и я обратился к системе жизнеобеспечения модуля, чтобы узнать причину. Поломка оказалась пустяковой – по сообщению системы жизнеобеспечения около месяца тому назад Могоуши в припадке беспочвенной ярости запустил в блок увесистым томом Каталога частных коллекций экзопарусников (как подозреваю, не совсем беспочвенной, а в порыве ревности, рассматривая именно мою коллекцию) и повредил сенсоры качественного анализа мусора. Предложение о ремонте он игнорировал, и с тех пор вёл себя не адекватно нормам и правилам поведения на космической станции, балансируя на грани допустимого пренебрежения, за рамками которого управление модулем полностью переходит к системе жизнеобеспечения, и она приступает к принудительному лечению гостя.

«Жаль, что не спятил», – подумал я, прекрасно понимая, что до того, чтобы окончательно выжить из ума, Могоуши далеко. Даже перед собой он рисовался, в крайней степени эгоцентризма доходя до абсурда: как маразматик на склоне лет создавал вокруг себя неприемлемые условия существования – вот, мол, никто меня не ценит с моими выдающимися способностями, – хотя здесь, кроме него самого, оценить столь неподобающее отношение к «гению» было некому. К сожалению, дальше подобных эксцентричных выходок дело не двигалось, а многие бы вздохнули с облегчением, узнай, что профессор по-настоящему лишился рассудка. Я – в первую очередь.

На починку сенсоров ушло около пяти минут, зато на уборку система жизнеобеспечения затратила более четырёх часов и это притом, что я отдал категорический приказ не отсортировать личные вещи бывшего обитателя модуля от мусора, а всё отправлять в утилизатор. Если мне понадобится, к примеру, тот же Каталог частных коллекций экзопарусников в материальном, а не виртуальном исполнении, закажу его воспроизвести снова, а этот, к которому прикасался профессор Могоуши, брать в руки не желал. Я хотел лишь одного, но глобально, – чтобы не то, что вещей, но и духа Могоуши на модуле не ощущалось. Надеюсь, что только в этом страстном желании я чем-то походил на профессора.

Пока шла уборка, я подсел к пульту управления и включил внешний обзор. Плоскость космической станции располагалась перпендикулярно плоскости эклиптики звёздной системы, и хотя половину неба заслоняла тень фотонного корабля, он не закрывал звезду, видимую отсюда маленьким, размером с булавочную головку, солнышком, освещавшим станцию тусклым сумеречным светом. Чуть в стороне от звезды едва различимым невооружённым глазом серпиком просматривалась Сивилла. При виде этого серпика на душе оттаяло, и все мои недавние заботы, в том числе и антипатия к профессору Могоуши, отошли на второй план. Пальцы сами собой забегали по клавиатуре пульта, и серп Сивиллы начал увеличиваться, пока не заполнил весь экран.