Пути и Двери

Перед ветераном возвышалось трехэтажное здание, напоминающее амфитеатр. Постоянные ветра и дожди сделали свою черную работу — штукатурка местами обвалилась, а краска потекла. К бирже вплотную подступала густая парковая растительность. Еще дальше высился памятник вездесущему канцлеру Бёрку, одному из основателей технократического строя. Сейчас монумент поливали из шлангов парковые рабочие. Бёрк стоял на бронемашине и задумчиво смотрел вдаль — туда, где обычно восходило солнце.

Приблизившись к Центру, Унгерт толкнул стеклянную вертушку и вошел в гулкий вестибюль. Сегодня биржа не пользовалась популярностью — в разгар дня безработные предпочитали сидеть по домам или валяться на гальке у моря. Унгерт выбрал дневное время не случайно — надоело стоять в очередях.

Получив талон в распределительном окне, он двинулся на второй этаж и оказался единственным посетителем кабинета номер двести шесть. За столом у пишущей машинки сидела строгая женщина лет сорока. Женщина носила черное платье, а ее переносицу украшали очки на золотой цепочке.

Женщина что-то печатала на машинке.

Унгерт вежливо поздоровался.

— Присаживайтесь.

Он устроился на хлипком деревянном стуле у распахнутого настежь окна.

— Чем могу служить?

— Унгерт Вебер, — представился ветеран, протягивая женщине талон на посещение. — Ищу работу.

Социализатор поднялась со своего места, приблизилась к массивному деревянному стеллажу и среди однотипных серых папок отыскала дело Унгерта. Развязав тесемки, женщина быстро пробежалась взглядом по первой странице.

— Вы уже были здесь.

— На прошлой неделе, — согласился ветеран. — Ничего подыскать не удалось.

— Верно, — задумчиво произнесла женщина, перелистывая страницы. — Здесь сказано, что вы — заслуженный ветеран. Получили ранение, демобилизованы. Никаких специальных навыков.

— Меня призвали на фронт после школы, — уточнил Унгерт.

— Тест не сдавали?

Да она издевается…

Впрочем, это стандартный вопрос. Социализаторы всегда уточняют факт интеллектуальной сертификации. Всем ясно, что технократы не ходят на биржи занятости, но инструкция обязывает выяснять все детали биографии соискателей.

— Нет.

— Я должна была спросить.

— Понимаю.

Женщина перелистнула очередную страницу.

— Так. И кем вы хотели бы работать, Вебер?

Унгерт пожал плечами.

— Дайте хоть что-нибудь. Без теста не устроиться на хорошую должность. Грузчик, дворник — всё едино. Я уже три недели стою на учете, ем отцовский хлеб. Папа у меня пенсионер, знаете ли. И тоже едва сводит концы с концами.

— А что с армейской пенсией? — в голосе женщины прорезались нотки участия. — Разве вам ее не начисляют?

Унгерт вздохнул.

— Это касается только офицерского состава. Обещают, но… Сами понимаете. Я простой солдат.

Социализатор положила папку на краешек стола и приблизилась к картотеке вакансий в углу кабинета. Выдвинула один из ящиков.

— Попробуем решить вашу проблему, Вебер. У нас появляются варианты с нижним уровнем квалификации, но очень редко.

И только для своих, хотел добавить Унгерт.

Но сдержался.

Для него было счастьем уйти с фронта и вернуться в город своего детства. Сослуживцы отговаривали: мол, поезжай в столицу или тыловой промышленный центр. Туда, где нужны руки. А в приморских городах всё убито, нет ни промышленности, ни туристов. Будешь сидеть без пфеннига в кармане.

Вебер хотел увидеться с отцом. Мать погибла год назад — пошла с карточками в магазин, а рядом разорвался осколочный снаряд… До этого умерла младшая сестренка — просто заболела, а нормальных врачей в городе не осталось. Так что отец был единственным человеком в мире, ради которого хотелось жить. А вышло так, что Унгерт превратился в обузу на шее старика. Тот не роптал и был даже рад — сын вернулся с войны, живым и невредимым. Счастье-то какое…

Сидели на крупах, ходили рыбачить на причал. В лесу собирали грибы и ягоды. Иногда удавалось выменять у знакомых рыбу на фрукты и овощи. Одежду вообще не покупали.

Послевоенная экономика восстанавливалась с трудом. Авалония оказалась мощным противником, и оба народа втянулись в шестилетнюю мясорубку взаимного уничтожения. В определенный момент все красные линии были пересечены, и стороны конфликта перестали думать о примирении. Обе идеологические машины работали на тотальное истребление экзистенциального зла в лице оппонента. Или мы — или они. По мнению Унгерта, всё человеческое в таких условиях утратило смысл. Население Самарканда сократилось на треть. Мелкие государства, попавшие под раздачу случайно, не смогли уцелеть. Пострадала даже горная Умбрия, веками соблюдавшая нейтралитет. Технократы пели о светлом будущем по радио и телевидению, но все понимали, что выйти на довоенные показатели удастся лишь через десять-пятнадцать лет.

— Вот, — социализатор извлекла новехонькую карточку из недр ящика и протянула Унгерту. — Взгляните-ка.

Унгерт взял карточку из рук женщины и стал внимательно ее изучать. Внутри затеплилась надежда — вакансию ему предложили впервые за три недели.

Грузчик в порту.