«В разуме, пребывающем в отдалении от Бога и благодати Его, знание о мире духовном, которое он достает из идей предположительных и способами неверными и ненадежными, — само предположительно, всегда почти неверно и может касаться только малой части всего (целого). Даже когда разуму дается доступ в откровение, то и тогда, хотя мнения нелепые исправляются, недостающее восполняется, но предположительность все еще остается. И тогда знает он сии предметы, как умозрение, и, пока не вкусит их самим делом, не знает, как они есть на деле. Посему очень многие истины, и между ними истины спасения, содержатся в уме, как нечто чуждое, туда положенное со вне, но не сорастворившееся с самою природою ума».
И далее в своей книге святитель приводит выдержку из трудов преп. Макария Египетского. Те, кто, «схватив только несколько цветов из обоих Заветов Писания, носят их на конце языка или, быв слушателями духовных мужей, тщеславятся их учением, предлагают его, как будто свое собственное, присвоил себе чуждое приобретение» («Слово о любви», гл. 5).
«Те даже, кои исполняют добродетели, прилежат слову Божию, но не освободились от страстей, — и те подобны людям, ходящим ночью при свете звезд, которые суть заповеди Божии; ибо, как они еще не совершенно освободились от тьмы, то невозможно им хорошо все видеть… Они хорошо делают, что обращаются к нему (к слову пророческому), как к светильнику, сияющему в темном месте. Но многие ходят среди ночи совершенно без света и не пользуются даже малым оным сиянием, которое есть Слово Божие. Это суть те, кои совершенно связаны цепями вещества и житейскими узами» («Слово о свободе ума», гл. 27).
«Из сего видно, — заключает святитель Феофан, — что разум в истинном его виде и во всей красоте является только в духе истинных христиан. У тех, кто запутаны в грехи или не радят о чистоте сердца, но принимают Слово Божие, теоретическое познание может близко подходить к ведению истинного разума, но сие знание лежит не в уме их, а как бы на уме, как пыль, готовая тотчас слететь.
Что касается до ума, не знающего Божественного Писания, то в нем неизбежны неполнота познания духовных вещей, неверность, а главное — предположительность. И это еще при добром направлении, то есть когда человек, не предаваясь порочным страстям, ревностно занимается такими вещами и благонамеренно хочет распознать их. Коль же скоро он при том невнимателен к важнейшим истинам, не старается их разъяснить и узнать и предан страстям, то можно сказать, что он совсем не имеет разумного ведения, хотя мнится иметь его. Несколько мыслей, наскоро схваченных, заученных, принятых по слуху, — вот и все у некоторых. У большей же части (святитель пишет о людях своего, XVIII, века) качествуют неведение или сомнение и презорство (высокомерие, надменность, кичливость, презрение правил, обычаев, ослушание, самодурство. — В. Даль). У таких истинно запустение во внутреннейшем святилище нашего духа, мрак и тьма густая и непроницаемая.
Все вышесказанное касалось познания мира невидимого и вещей духовных. Познание мира видимого и вещей чувственных совсем другое дело. Тут действуют другие способности и с другими приемами. Смешивать то и другое не должно. От этого бывает великое зло. Иной, узнавши кое-что из видимого, говорит: знаю! И на том останавливается, не заботясь о главном. И другие высоко его ценят и ставят учителем во всем, а он все говорит им о стороннем, а главного и сам не знает»[22]
.5. Поврежденная совесть
повреждена страстями. В таком состоянии она все меньше становится гласом Божиим и все больше обслуживает тот или иной богопротивный дух в человеке. Искушение поврежденной совести проявляется либо в ее активном давлении на человека изнутри, либо в угасании ее движений, так что человек остается без какого-либо внутреннего руководителя.