Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века

Но немцы не оставляли попыток посеять раздор между Россией и ее союзниками. В июле российскому послу в Стокгольме А. В. Неклюдову стало известно о некоей беседе, имевшей место между «одним русским» и прибывшим для этого из Берлина директором Deutsche Bank Монкевицем, в ходе которой последний «высказал горячее пожелание берлинских правительственных кругов добиваться отдельного мира с Россией». Германия, говорил он, «готова предложить России для замирения» Константинополь и проливы, а Турцию вознаградить Египтом, который будет отнят у англичан. Неклюдов скептически резюмировал свое донесение министру, отметив, что «в Берлине сильно озабочены дальнейшим течением войны и конечными ее последствиями». Скептицизм посла оправдался спустя еще неделю, когда он получил более подробные сведения о том разговоре с Монкевицем[611]. Так, банкир заявил, что Германия готова к тому, чтобы проливы сделались русско-турецко-германской демилитаризованной зоной, но предостерег Россию от промедления, ибо в противном случае германские войска продолжат начатое движение, результатом которого будет занятие русских городов – в последнем случае «общественное мнение Германии, вздутое победой <…> не поймет столь больших уступок в пользу России»[612]. Неклюдов видел здесь явные поползновения рассорить союзников между собой[613].

В подобном неоднозначном положении проблема Константинополя и проливов пребывала на момент отставки Сазонова, вынужденного оставить министерское кресло ввиду разногласий с царем и консерваторами как при дворе, так и в правительстве. Сазонов попал в опалу по причине настойчивых попыток развернуть в правительстве работу над довольно либеральным законопроектом, предусматривавшим дарование Польше широкой автономии[614]. Но и без того он уже на протяжении достаточно долгого времени отдалялся как от императорской четы, так и в целом от правого крыла. Этому было две веские причины: во-первых, министр был категорически против решения Николая летом 1915 года принять верховное главнокомандование русскими войсками; во-вторых, он прямо отстаивал необходимость назначения царем такого Совета министров, который был бы подотчетен Думе, что являлось явным посягательством на царскую власть, довлеющую над правительством [Яхонтов 1926: 15-136][615]. Министр иностранных дел был отнюдь не одинок ни в первом, ни во втором, но был среди наиболее искренних.

Мало что переменилось и в следующие несколько месяцев при его преемниках: война неукротимо продолжалась, а внутренний порядок неумолимо угасал. Сазонов оставил российскую внешнюю политику в неплохом положении, но со значительными темными пятнами. Основываясь на предположении, что русским интересам с наибольшей силой послужит Тройственная Антанта, а не дрейф в сторону Центральных держав, Сазонов всячески подталкивал страны альянса к союзным договоренностям. По иронии, из всех трех союзных держав именно России не было суждено исполнить взятые на себя обязательства: она нарушила их – пусть уже и при революционном большевистском режиме, – заключив сепаратный мир с Германией. В столь радикальную смену режима, возможно, внес свой вклад и Сазонов, и этот вклад состоял в его величайшей победе, добытой в этой войне: строгих гарантиях Великобритании и Франции всецело передать России владение Черноморскими проливами и Константинополем после разгрома Германии. Заручившись обещанием союзников, министр отчаянно ухватился за него, не разжимая хватки даже в ущерб общим военным усилиям. Настойчивые требования четких обязательств, в свою очередь, побудили союзников выдвинуть и собственные требования. Когда же все позиции были изложены, пространства для политического маневра практически не осталось, поскольку никто не желал поступиться ни клочком заранее похороненной, но еще не испустившей дух Османской империи. При подобных обстоятельствах сепаратный мир или хотя бы перемирие с Блистательной Портой становились задачей неразрешимой.