Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

На подобные вопросы стремилась ответить в своих книгах, например, процитированная выше социолог Наталья Козлова, пытавшаяся исследовать «голоса из хора», сделать видимым то, что составляет остающиеся в зоне «слепого пятна» фоновые практики[1071].

В этой статье я хочу присоединиться к этой исследовательской традиции и сделать объектом внимания только один текст, который (как и любой другой) не может быть назван образцово репрезентативным, а является интересным казусом, позволяющим обсудить как некоторые общие вопросы, связанные с особенностями дневникового нарратива «незамечательных людей», так и персональную неповторимость, «замечательность» именно этого текста, выбранного для анализа. Речь идет об изданном в 2011 году усилиями дочери и внучки дневнике Нины Сергеевны Лашиной[1072], который назван публикаторами «Дневником русской женщины». С не меньшим основанием текст можно было бы назвать дневником обыкновенной женщины. Годы жизни Лашиной — 1906–1990, ее записки охватывают период с 1929 по 1967 год. За эти годы автор дневника оканчивает юридический факультет университета в Ташкенте, служит на различных юридических и экономических должностях во всевозможных учреждениях и на предприятиях в Самарканде, Москве, Туле, Магнитогорске, Днепродзержинске. Во время войны волею судеб она оказывается сотрудницей детского интерната в Рязанской области и деревне Большое Рождество Пермского края. В 1949‐м уходит со службы, чтобы заняться литературным трудом. После неудачи с публикацией романа «Прямые пути» работает библиотекарем Московского парткабинета, а в 1952 году до выхода на пенсию — завотделом проверки, и позже — отделом писем журнала «Крокодил». И работа в советских конторах, и юридическая практика, и впечатления от многочисленных переездов и командировок, и жизнь советской журналистской и околописательской среды довольно подробно описаны в ее дневнике. Немало страниц посвящено рассказу об исторических событиях, которые выпали на долю автора: индустриализации, репрессиях 30‐х годов, войне, послевоенной разрухе и голоде, разоблачении Берии и культа личности Сталина. Но гораздо большее место в дневнике занимает описание быта, повседневной жизни семьи и перипетий личной судьбы: три замужества, рождение и смерть детей[1073], появление внуков.

Трудно сказать, что более важно и первостепенно для автора дневника — история или бытовая повседневность, интимное или объективное. Разноуровневые дискурсы сплетаются в дневнике, как и в жизни. Но, как я попытаюсь показать в этой статье, ключевым для автора дневника является понятие обыкновенной жизни и женской повседневности[1074], а одним из важнейших легитимирующих метанарративов — история материнского самопожертвования.

Понятие обыкновенности и обыкновенного человека трудноопределимо при всей своей кажущейся очевидности. Его можно соотнести с любимым в советском дискурсе выражением «простой советский человек», которое авторы исследования начала 1990‐х годов деидеализируют, признавая главными чертами такого человека

массовидность, деиндивидуализированность, противопоставленность всему элитарному, своеобразному, доступность для контроля, примитивность уровня запросов[1075].

Социолог Юрий Левада подчеркивает, что точнее надо говорить здесь не о простоте, а об упрощенности, которая выражалась в послушности, довольстве малым, подконтрольности и лояльности, основанной на страхе[1076]. В таком (советском) контексте обыкновенному/простому человеку противостоит «непростой» (несоветский?) человек — не зашоренный, активный, ответственный за собственный выбор.

Или обычный человек — это типичный, «средний», тот, кто обладает «волей к норме», кто не годится в герои серии «Жизнь замечательных людей»? Или это тот, кого называют «маленьким человеком», «лузером», «маргиналом», кто является не субъектом, а объектом власти, доминируемым, а не доминирующим, и кому противостоят люди, обладающие властью, распоряжающиеся властными ресурсами, «выигравшие», удачники?

Все вышеприведенные понятия, так или иначе соотносимые с дефиницией «обыкновенный человек», «обыкновенная женщина», на первый взгляд, малоприменимы к Нине Лашиной. Это женщина образованная, активная, с писательскими амбициями, способная к анализу, самостоятельному мышлению, рефлексии. Ее дневник хорошо написан, что, конечно, еще больше проблематизирует концепцию обыкновенности, заставляя задать вопрос: может ли обыкновенный человек обладать индивидуальным стилем, собственным голосом или через него «им» говорят доминантные дискурсы?