Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI

На третьем этапе происходят странные вещи: популизм, вытесненный, вынесенный в политическую сферу, приводит к тому, что политический язык размывается, уходит из политической сферы, уходит в другие регистры и жанры. Это проявляется, например, в речи главного лидера партии «Единая Россия» Дмитрия Медведева: «Считаю, что главная проблема здесь в том, как партия общается с людьми. Мы мало и скучно говорим о том, что сделали. Плохо объясняем, что и зачем будем делать. И слишком редко даем людям возможность заявить свою позицию на партийных площадках» (1 июля 2019 года).

Если читать внимательно, то мы увидим, что о диалоге в этой цитате речь не идет: да, мы плохо говорим с людьми, давайте с ними говорить лучше, может быть, мы даже дадим им слово на наших партийных собраниях. Вроде бы как правильные слова, но диалог здесь практически не упоминается вообще, он здесь не нужен. Иными словами, происходит вытеснение диалогичных форм политического языка.

Если бы я был публицистом и меня попросили назвать три главные характеристики политического языка, я бы сказал: во-первых, лояльность, во-вторых, лояльность и, в-третьих, лояльность. Без этого ты будешь вышвырнут из политического диалога, да его вообще не будет. Это основа политического диалога – проявление лояльности. В начале разговора, в середине, в конце. Может быть, чуть потребовать, но обязательно лояльно.

Если уйти от диалога с органами власти или с политиками и т. д., то даже среди граждан мы наблюдаем ориентированность на доминирование и господство, а не на компромисс. Технократический, негуманный характер: гуманность в политическом языке не приветствуется, а технократичность – да. Бедность языка, его нетворческий характер: бедность, конечно, во многом от технократичности и происходит.

Говоря о популистском регистре, важно отметить, что этот навязываемый популистский регистр языка распространен и в протестном дискурсе, который тоже становится популистским. Даже самые яростные оппозиционеры нынешней власти тоже принимают этот популистский регистр и, собственно, в нем и атакуют. Вполне возможно, что популизм власти и был рожден как ответ на этот яростный популизм протестного характера.

Замечу, что внутри политического языка встречаются и исключения: например, Владислав Сурков допускает поэтику в своих творениях. Однако и в его выступлениях и статьях мы встречаем типичное выражение популистских идей, популистский регистр. «Глубинный народ» – собственно, это и есть true people, о чем всегда говорят популисты. Что, впрочем, позволено только Суркову с его поэтическими языковыми упражнениями.

Последнее явление, кейс, который мы тоже изучали, это известный случай шамана Александра Габышева, собиравшегося в поход на Москву, чтобы изгонять демонов из Кремля. Если прочитать его высказывания, то заметно, что человек выходит за пределы скудного политического языка в магическую сферу, потому что на политическом языке говорить об этом нельзя. Александр Габышев: «У нас государственная сила беспредельная, демоническая… Колдун нагнал свою иллюзию страха, депрессию на всю страну, но белый колдун – такой, как я, – сможет это наваждение развеять. Политик здесь бесполезен, только колдовство на колдовство».

Переход на магический регистр, конечно, озадачил тех, кто контролирует дискурс, но тем не менее Габышева все же убрали с этого правильного или неправильного пути.

Завершу одной яркой публицистической цитатой. Это комментарий к словам шамана философа Гасана Гусейнова: «Так ясно мыслить может у нас в стране только сумасшедший». Понятно, что это публицистическая игра, но здесь рождается, на мой взгляд, что-то очень важное для политического языка.

Что из этого следует, какие тенденции? Эти тенденции очевидны: популистский регистр исчерпал свои семиотические возможности. Причем как у органов власти, так и у самых «отпетых», самых яростных оппозиционеров. В частности, Алексей Навальный, который, достигнув предела своего популистского регистра, обязательно будет вынужден искать какие-то новые регистры, чтобы двигаться дальше.

Поэтому наша задача – продолжать исследовать, поскольку, скорее всего, будущее российского политического языка – это поиски новых регистров, так как популистский регистр уже поизносился и истерся.

Андрей Рябов. Мы плавно перешли от исторических сюжетов к более современным. Как мне кажется, в последнем выступлении прозвучала идея исторического развития популизма. Сначала вытеснение на маргинальные пространства российской политики, а затем его возвращение. Но одновременно в этом выступлении было очень ярко показано, что все-таки такой популизм в большей степени носит имитационный, фейковый характер, не «настоящий», не тот, который мы привыкли наблюдать по телевизору, когда нам показывают картинки европейских стран, уж не говоря о Латинской Америке.

Мой вопрос: а почему так происходит? Почему этот популизм не трансформируется в настоящий, истинный, подлинный? Почему так и остается на уровне симулякра?

Дмитрий Петров, журналист