Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI

Мне кажется, что сегодня особенно интересны исследования дискурса, политического языка, связанного с популизмом в том числе, поскольку преобладает, на мой взгляд, отношение к популизму как к методу, к технике или технологии, а порой даже способу решать сиюминутные политические проблемы определенных политических сил или политиков. В апреле 2017 года политологический фонд ЭИСИ издал доклад «Современный технологический популизм», в котором популизм определяется его авторами как набор технологий. В их числе – противопоставление привилегированных классов и «простых граждан», отказ от идеологических лозунгов, провозглашение простых решений, широкое использование социальных сетей и обещание абстрактных перемен[101].

Не хочу сейчас останавливаться на многочисленных признаках популизма, описываемых в докладе столь же ясно и конкретно, как в большинстве обсуждений, касающихся этой темы, но интересен вывод авторов. Они считают, что сейчас, когда на Западе – и в Соединенных Штатах, и в Западной Европе, и в Центральной Европе – популизм приводит к большим электоральным успехам, в России этого не происходит. Однако авторы заявляют, что очень скоро популизм придет в Россию в самых разных видах и формах, начиная с политического языка и заканчивая политическим действием, мобилизацией разного рода сил, которые до сих пор не были напрямую вовлечены в политический процесс. В докладе утверждается, что через шесть лет мы станем свидетелями того, как это начнет реализоваться. Два года уже прошли, сейчас 2019 год, значит, осталось четыре года, может быть, меньше.

Прогноз ли это? Во всяком случае авторы пытаются дать ему достаточно ясные и фундированные основания. Один из их тезисов состоит в том, что все разговоры об институтах, о политике, укорененной в разного рода политических традициях, – это разговор о власти, о том, что называется power. Речь идет о вовлечении народа в политический процесс и превращении политических народных организаций в партнеров власти. Например, ОНФ будет играть подобную роль, если власть того захочет. А лидер – это тот, кто способен создать большой корпус последователей – деятельных, не увлеченных политическим языком и разговором, а так, как действовал Борис Ельцин. Это то, с чем, возможно, придется еще столкнуться. Мы знаем, каких реальных успехов в политике добиваются популисты в Центральной и Западной Европе, в Штатах.

Нам просто не хватает смелости порой сказать: популизм – это ответ на запрос огромной части граждан, не доверяющих больше традиционным политическим процедурам, политическим институтам, политическим организациям, которые существуют сейчас и которые мы считаем укорененными в традициях.

Андрей Рябов. Спасибо, Дмитрий, вы дополнили дискуссию важным тезисом о том, что для формирования настоящего популизма в России не хватает одного важного элемента, который существует в странах Восточной и Западной Европы, Латинской Америки, а именно гражданского и политического активизма. Без него популизм мертв, без него он фейковый, демонстрационный, театральный. И, видимо, когда эксперты говорят о возможности через шесть лет появления популизма здесь, они имеют в виду прежде всего зарождение этого фактора. Эта идея заслуживает отдельного обсуждения.

Вероника Шарова, Институт философии РАН

С этой символической составляющей – политическим языком – не так все просто. В этом я согласна с Дмитрием Петровым. Меня тоже крайне занимает вопрос политического языка, того, как он работает вообще, и, в частности, того, как он работает в популизме.

Как мне представляется, с российским постсоциалистическим популизмом произошла интересная вещь: в конце 1980-х – начале 1990-х годов его институциональная суть фактически обнулилась: ни Советов, ни комитетов – ничего, что составляло институциональный каркас советской системы, больше не существовало.

Можно попробовать сравнить постсоциалистические популизмы, поскольку российский режим в этом смысле не одинок. Так, если сравнить российский и венгерский режимы, возникает вопрос: какие здесь точки соприкосновения? Анализ современного венгерского политического режима, который очень часто интерпретируется как популистский, предпринял политолог Балинт Мадьяр в книге «Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии» (2013). Он подметил характерную черту, которую правомерно приписать и России, чтобы акцентировать существенный элемент именно популистской схемы. Стартовые условия в постсоциалистических режимах во многом сводятся к тому, что вся собственность, вся хозяйственно-экономическая система при коммунизме была монолитной, существовала монополия не только на власть, политический язык, политическую символику и т. д., но и на экономическую систему. При обнулении всех этих институтов монополия не исчезла, а перекочевала в современные политические режимы, которые благополучно продолжают ею пользоваться.