Пути в незнаемое

…В 1909 году в Лондоне умер миллионер Джон Иннес. Свои капиталы он завещал городскому управлению британской столицы с тем, чтобы оно основало институт садоводства. Наследователь не уточнил, каким должен быть институт, и профессор Вильям Бэтсон, генетик с мировым именем, назначенный директором института, не стал связывать сотрудников строгой регламентацией. Бэтсон ставил своей целью в самом широком смысле изучать наследственность и процессы эволюции живого мира. Все это имело в конечном счете самое непосредственное отношение и к выведению новых сортов растений, к созданию новых пород животных. Однако директора меньше всего интересовало, на каких объектах станут работать его сотрудники. Питомцы Института садоводства экспериментировали на пшенице и кроликах, на канарейках и прямокрылых, на крыжовнике, картофеле, львином зеве, землянике и даже на павлинах. Эта кажущаяся феерия тем не менее каждый год завершалась солидными открытиями. Исследователи не должны были, правда, составлять поквартальных и годовых отчетов, но зато труды их получали полное отражение в «Журнале генетики», страницы которого охотно предоставлял им все тот же профессор Бэтсон. В этом институте никто не стал навязывать молодому русскому агроному (Вавилов поступил туда в 1913 году) какую-нибудь строго обязательную тему. Но когда приезжий попросил разрешения продолжить начатые в России исследования по иммунитету хлебных злаков, ему предоставили все необходимые условия. Так в маленьком местечке Мертон близ Лондона родилась докторская диссертация, открывшая Николаю Ивановичу путь к профессуре.

Воспоминания юности навсегда остаются для нас самыми привлекательными. Через двенадцать лет после периода собственного ученичества профессор Вавилов мечтает перенести на русскую почву наиболее симпатичные черты учреждения, где он когда-то сам овладевал основами наук. Свобода выбора научных тем? Непременно. Возможность немедленно публиковать каждое сообщение? Обязательно. Для этого у института в Ленинграде имеется свой ежемесячник «Труды прикладной ботаники и селекции». Да, на первых порах приходится подражать. Но зато — и это горячо радует Вавилова — советский коллектив уже с первых шагов кое в чем превосходит институт Джона Иннеса.

«В области исследований эволюции у нас нет ареопага, — жаловался Бэтсон. — У нас еще нет, как в химии, физике, физиологии, патологии и других установившихся науках, трибунала, который бы постоянно заседал и состоял бы из самих исследователей, живо заинтересованных в каждом новом факте, искусных и хорошо осведомленных в деле. Там, где это есть, каждая новая доктрина быстро апробируется и ложное отбрасывается. В нашей редкой и недеятельной коммуне биологов заблуждения растут незамеченными, пороча истину»^[18]. Николай Вавилов, директор Института прикладной ботаники и новых культур, с уверенностью мог сказать: в СССР такой ареопаг квалифицированных и заинтересованных биологов существует. Это — совет института, объединяющий лучшие биологические силы страны.

Конструируя институт, Николай Иванович, очевидно, никак не ожидал, что в один прекрасный день его учитель Вильям Бэтсон сам явится в Ленинград, чтобы познакомиться с делом своего ученика. А между тем так оно и случилось. В сентябре 1925 года член-корреспондент Академии наук СССР В. Бэтсон с группой других иностранных членов-биологов (Т. Морган, Г. де Фриз, В. Иогансен) был приглашен в Ленинград на празднование двухсотлетия академии. «Вид у него был оригинальный, — вспоминает профессор Е. Н. Синская, — прямо выскочил из романов Диккенса: баки, сюртук, выражение лица ироническое». Николая Ивановича появление Бэтсона ошеломило. Он ценил мнение учителя, знал его бескомпромиссную требовательность и боялся, что молодой институт не произведет на старика должного впечатления. В первый же день после экскурсии по лабораториям, во время которой младший всячески старался показать старшему «товар лицом» («Бэтсон обращался с Вавиловым как с сыном, одобрительно-покровительственно», — пишет Синская), Николай Иванович огорченно делился с сотрудниками: «Вот у нас в институте мало генетики, а он (Бэтсон) был в Вене у самого Чермака и сказал: „Second class worker“». Если даже знаменитый Чермак, обнаруживший и подтвердивший труды Менделя, показался Бэтсону второсортным работником, то ленинградская научная молодежь едва ли могла рассчитывать на благосклонность старого скептика. Но, очевидно, английский генетик опытным глазом много поработавшего человека успел разглядеть то, что отличает всякое живое научное учреждение от мертвого: заметил кипение новых идей, страсть, способность к самокритике. Заметил и не осудил ленинградцев по мелочам. Вавилов был в восторге. В письме, посланном после отъезда Бэтсона, едва сдерживая мальчишескую гордость, он писал Н. М. Тулайкову: «Мы держим экзамен за экзаменом… выдержали экзамен и перед группой иностранных ученых, среди которых были наши учителя»^[19].