Пути в незнаемое

— Пойдемте к Горному институту. Я очень люблю это место. Там часто стоят корабли и пахнет морем… Поезда и корабли всегда волнуют меня. Наверное, потому, что каждый путь сулит нам что-то неизведанное, раскрытие какой-то тайны. А тайна всегда привлекает… Возьмите свои жидкие кристаллы — что скрыто за теми видениями, которые возникают в поляризованном свете при скрещенных николях? Наверное, тоже целый мир, никому еще не известный… Мне иногда очень жаль, что я не экспериментатор. Экспериментатор гораздо ближе к природе, ближе к жизни, к земле, со всеми ее красками и ароматами. А отношение к природе теоретика чем-то напоминает платоническую любовь к женщине…

Я заметил, что этим, наверное, и объясняется то обстоятельство, что многие теоретики являются ревностными дамскими угодниками, вероятно стремясь таким образом быть поближе к живой природе. Мои слова не разрушили, однако, задумчивого и лирического настроения, в котором пребывал Френкель. Он улыбнулся и продолжал с мягкой настойчивостью:

— Я совершенно серьезно говорю это, Юра. Вы знаете, я часто придумываю различные эксперименты и пытаюсь мысленно разрешить их во всех деталях. Но я чувствую, что здесь я становлюсь похожим на итальянского художника Пиранези. Он был в душе архитектором и всю жизнь рисовал проекты удивительных зданий, но, кажется, ни одно из них не было построено…

Из-под моста вылетел длинный и узкий торпедный катер и стремительно понесся по спокойной воде, оставляя за собой острый треугольник расходящихся волн. Френкель остановился и с восхищением смотрел на него, положив руки на каменный парапет набережной.

— Смотрите, как хорошо! Скорость катера много больше скорости поверхностных волн на воде, и они расходятся двумя узкими усами, подобно V-образной ударной волне, известной в акустике. Это великолепная демонстрация к эффекту, открытому лет пять тому назад Черенковым. Вы знаете что-нибудь об этом явлении?

— Знаю, вы же сами докладывали о нем на семинаре.

Френкель кивнул головой:

— Да, да… Я помню. Собственно, это явление следует отнести уже к совершенно новой области физики — к физике быстрых частиц…

Яков Ильич начал рассказывать о том, какие исключительно важные опыты можно было бы поставить, если бы в распоряжении ученых были потоки элементарных частиц — например, протонов и электронов — с очень большой энергией, такой же, как энергия частиц, приходящих из космоса. Он считал изучение космических лучей (в то время единственного источника сверхбыстрых частиц) неотложной задачей физиков, полагая, что именно в этой, тогда еще совсем не исследованной области могли обнаружиться принципиально новые факты, способные привести к очередному изменению наших представлений о материи.

Я спросил, какие явления он имеет в виду.

— В первую очередь взаимные превращения элементарных частиц. Такие процессы в корне противоречат принципу их неизменности. Поэтому эксперименты в этой области могут дать чрезвычайно много для развития основных теорий, связанных с представлениями о материи и поле…

Яков Ильич, словно рассуждая с самим собой, заговорил о физике будущего. Я слушал его, не задавая никаких вопросов, хотя многое в его словах было для меня неясным и расплывчатым. Тогда я затруднился бы пересказать то, о чем говорил Френкель. Но через много лет, когда я читал работы по физике элементарных частиц, в памяти нередко возникала, словно освобождаясь из тумана, импровизированная лекция Якова Ильича, услышанная мной во время прогулки по невской набережной.

Года четыре тому назад я прочел в журнале «Огонек» описание одной заморской страны, которую посетил какой-то наш журналист. И, несмотря на обилие подробностей, цифр и дат, я так и не смог представить себе — а что же она такое, эта страна? И может быть, все написанное — обман и журналист вовсе и не видал ее?

Я вспомнил тогда о жителях Флоренции, которые, встречая на улицах Данте Алигьери, шептали с почтением и страхом: «Вот человек, который побывал в аду». Ибо как можно было, рассуждали они, описать ад так, как это сделал Данте, не повидав его собственными глазами? И я подумал, что простодушные флорентинцы были не так уж неправы: ведь Данте действительно видел ад — в конечном счете неважно, каким образом ему это удалось, — и сумел потрясающе рассказать о нем. Он умер в 1321 году, но время совершенно не коснулось его стихов: из мерных строчек старинных терцин с предельной отчетливостью, словно в стереоскопической проекции, выступают страшные круги ада, наполненные сонмищами грешных душ.

Данте обладал колоссальной силой воображения, которая только и делает человека подлинным творцом. Из огромной суммы разнообразных представлений, мыслей, чувствований и образов он создал совершенно новый мир, разработав его до мельчайших деталей.