Пути в незнаемое

Вероятно, не будет ошибочным утверждение, что интуиция, способность к подсознательному построению сложных логических конструкций, которые не всегда удается однозначно и ясно перевести на обыденный «классический» язык, никогда еще не играла такой решающей роли в науке, как в наше быстротекущее время. Блестящим подтверждением этого является история квантовой механики, возникшей из целого ряда гениальных догадок.

Но все постепенно меняется. И развитие новой науки явилось мощным толчком к дальнейшей «абстрактизации» человеческого разума: мы легко оперируем теперь такими отвлеченными понятиями, которые в недавнем прошлом казались ошеломляющими и непостижимыми. Это явление, по-видимому, совершенно закономерно, ибо новые концепции никогда не принимаются без сопротивления. Макс Планк, открывший квантовую природу излучения, на склоне лет произнес однажды бесконечно справедливые слова, полные горького юмора: «К счастью, люди умирают. Через некоторое время все, кто не смог осмыслить различные новые понятия, постепенно исчезают, и на смену им приходит новое поколение».

Френкель протирал очки, близоруко щурясь на темный поплавок, который, вздрагивая, то погружался в воду, то снова всплывал на поверхность.

— Да, я часто размышляю теперь о прошлом. Это — возрастное явление, так утверждают медики…

— Простите, Яков Ильич, но в моем представлении Френкель и старость — две вещи несовместные.

— У Шекспира есть чудесный сонет, в котором он говорит, что свои седины мы замечаем только в зеркале… Это очень верно: мы смотрим на мир как бы изнутри своего собственного «я», и он кажется нам вечно юным. И поэтому многие из нас, если их не гнетут болезни, не чувствуют своего возраста… Кажется, Бальзак сказал, что старость приходит неожиданно, как зима: проснешься однажды утром и видишь, что все кругом бело…

Я заметил, что размышления о прошлом говорят только о том, что у человека есть предмет для подобных размышлений, есть что вспомнить. А материал для воспоминаний может накопиться и в самой ранней молодости — это уже зависит от того, кому как повезет в жизни. Френкель, находившийся в задумчивом и несколько грустном настроении, покачал головой:

— Это, пожалуй, не совсем верно. Воспоминания воспоминаниям рознь. Выражаясь высоким штилем, одни и те же события окрашиваются в совершенно различные тона в зависимости от того, смотрите ли вы на них сквозь светлый воздух юности или сквозь дымку минувшего. Здесь также работают определенные психологические факторы, зависящие от возраста и от накопленного житейского опыта. И у меня сейчас появилась потребность рассказать о том, что я видел и пережил… Собственно, не столько рассказать, сколько пофилософствовать по этому поводу…

Яков Ильич хотел написать книгу о познании наук, задуманную им уже давно — еще в 1931 году, когда он был в Америке и читал лекции в Миннеаполисском университете. Книгу эту, по его словам, он, собственно, даже не задумал, а как-то естественно пришел к идее ее написания. В то время он много работал над новым изданием «Волновой механики» и, как ему казалось, стал впервые серьезно размышлять над философскими проблемами физики.

— Мне почему-то очень дорога эта ненаписанная книга. Но я никак не могу начать ее, хотя обычно пишу легко и с удовольствием… Я боюсь, как бы со мной не повторилась та же история, что и с художником Крамским. Он всю жизнь вынашивал идею какой-то замечательной, самой лучшей своей картины, но она так и осталась только замыслом…

Заговорив о книге, Яков Ильич стал доказывать, что нынешние студенты совершенно по-иному воспринимают квантовую механику, чем их учителя — живые свидетели ее рождения. Он объяснял это тем, что мы познакомились с ее идеями в прозаической обстановке институтских будней, слушая лекции по теоретической физике. И приняли эти идеи как нечто готовое и неоспоримое, как некую давно известную истину.

— Наверное, мои слова о кризисе старой физики вызвали у вас не больше эмоций, чем рассказ учителя истории о крушении какого-нибудь древнего царства. Но я видел сам, с каким грохотом столкнулась новая физика со старой… У меня было такое ощущение, что оболочка уютного мира, в котором мы жили так долго, разрушилась и упала под ударами новой науки. И я увидел за ней нечто такое, чего мой разум не в состоянии был охватить… Я испытал незабываемое ощущение — чувство восторга и, если хотите, какого-то страха…

Со свойственным ему увлечением, живо и образно Яков Ильич стал рассказывать о Геттингене, где в 1926 году он работал у Макса Борна, одного из творцов квантовой механики, о необыкновенной, драматической и бурной обстановке тех лет, когда великие открытия следовали буквально одно за другим. Он вспомнил шумные, захватывающе интересные семинары у Борна, где выступали со своими работами все выдающиеся физики — Эйнштейн, Бор, Гейзенберг, Шредингер, Паули…

— Я часто размышлял, в силу каких обстоятельств возникла сразу целая плеяда крупнейших ученых, каждый из которых безусловно является тем, что немцы называют «Bahnbrecher», то есть пролагатель новых путей.