Пути в незнаемое

— Нехорошо, Владимир Константинович. Что же вы информацию зажимаете? У нас там, можно сказать, гражданская панихида намечается, а ребята, оказывается, целы и невредимы. Давай на пять минут к нам, порадуй общество.

— Да ведь я ничего, кроме того, что ты сам узнал, и не знаю. Ей-ей, не знаю. Все нормально, даже не ушиблись, ночуют на месте посадки. Больше ничего. Что ж мне у вас делать? Сам все и расскажи. Доверяю.

— Э-э, нет! Это ведь вам известно, что я столько же знаю, сколько и вы. А ребята будут думать, что я темню. Все равно каждый станет по отдельности приходить, выпытывать. Так что я на вашем месте пяти минут не пожалел, право, не пожалел бы.

Второй пилот, виновато топчась с трехлитровой банкой березового сока в руках, подтвердил:

— Иначе здесь пресс-клуба не миновать. Черт меня за язык потянул, да ведь и не сказать тоже нельзя…

— Ладно, — нехотя согласился Ладогин, — идем…

Журналисты, как обычно, держались кучно. В тесной комнате, не поймешь чьей, где никто ни о чем не спрашивает и каждый держится хозяином, было темно от табачного дыма. На столе стояли несколько бутылок вина, все початые, а закуски никакой.

— Он мне и говорит: «Старик, сходи в Домжур, выпей за меня кружку пива», — продолжал какое-то, по тону явно невеселое, повествование седой фотокорреспондент. — А я ему: «Что ты, вот вернешься, сходим вместе и выпьем». А он только рукой махнул — и все. Так и получилось. Нет, братцы! Сердце — вещун. Что ни говорите, а есть, есть предчувствие. Я как посмотрел сегодня на них, когда они от автобуса шли, хмурые такие, так и подумал: не к добру это… Плесни мне, старик, немножко… Нет, нет, совсем чуть-чуть…

— Полковник Ладогин, Советский Союз, первая дорожка! — широко распахнув дверь, громким веселым голосом сказал толстый Борис, и все озадаченно уставились на него. — Краткое, но весьма важное сообщение!

— Ну, други, и насмалили, хоть топор вешай, — неодобрительно сказал Ладогин. — Так вот. Экипаж жив-здоров. Все нормально, даже не ушиблись. Ночуют на месте приземления. Эвакуация завтра.

После мгновения тишины все вдруг закричали, кинулись к Ладогину, пожимая руки, норовя обнять, спрашивая вразнобой, стали теснить его к столу, одновременно протягивая ему несколько полных стаканов; он отпихивался, упирался, смеясь, пытался что-то объяснить, да куда там! Наконец, когда все более или менее угомонились, Ладогин предупредил:

— Вопросы можете не задавать. Больше все равно ничего не скажу. Потому что не знаю. Честное слово, не знаю.

— А больше ничего и не надо, Константиныч! — сказал седой фотокорреспондент. — Остальное и сами узнаем. Теперь спешить некуда. — И, внезапно зайдясь неостановимым, до слез, смехом, тыча стаканом в сторону своего молодого напарника, которого Ярослав стращал перед стартом, выкрикнул: — Ребятки! Если бы кто видел, как он чесал по степи от ракеты! Зигзагом!..

10

Костер Командир выложил, как выкладывают охотники, ночуя зимой в тайге. К стволу вывороченной лиственницы они приволокли обломок другого ствола и уложили крест-накрест, так, чтобы, когда разгорится, грело ровно и спереди, и сзади, куда ни повернись. Они с удовольствием таскали валежник про запас, его уже собралась целая гора, а они все таскали, пока совсем не стемнело, им просто приятно было обнимать эти корявые колючие сучья и, напрягаясь, тянуть их по мокрому снегу. Пятачок между стволами выстелили лапником. Наконец Командир сказал:

— Хватит. Слушай, вырви, что ли, листок из какой-нибудь инструкции. Только аккуратно, первый, чтобы без текста, а то потом греха не оберешься.

Спичкой из аварийного запаса он подпалил принесенный Бортинженером листок и бережно подсунул его под горстку сухих хворостин. Огонь развернул бумагу, и они успели увидеть, что текст на ней все-таки есть, правда, одна только строчка заглавия: «Поведение экипажа в безлюдной местности».

— Специально выбирал? — засмеялся Командир.

— Извини, не разглядел.

Когда мелкие сучья прогорели и осыпались золотым жаром, а от крупных, пылающих ровно и ярко, пламя поплыло по лиственничным стволам, стало так тепло, что хоть спать ложись на хвойной перине. Но спать не хотелось. Сколько людей в бесчисленных поколениях, как и эти двое, завороженно следили за игрою огня, наслаждаясь тишиной, волей, близостью друга, но немногим выпадала такая ночь на горе, на крутом ее склоне, поближе к вершине, не только к вершине, укрытой плотным весенним снегом и безмолвной тайгой, к вершине, где ничего больше не надо не потому, что пресытился или, напротив, скромен в желаньях, а лишь оттого, что все получил, все принял, что можно принять и вместить в душу, и все отдал, что возможно отдать…

— Иди-ка сюда. Посмотри, какое чудо, — тихо позвал Бортинженер.

Он стоял вне красного круга костра, в тени, в темени. Командир подошел к нему и огляделся. Дымка, недавно висевшая чуть не над головой, поднялась и рассеялась, небо было распахнуто настежь.

— Вызвездило, — сказал Командир.