Пути в незнаемое

Разве мы, люди, работающие в науке, не хотим, чтобы от нашей работы была польза? Так же хотим, как всякий человек. Просто в нашем деле она делается особым способом. Если этого не понимать, лучше совсем не работать.

Помню, какими хорошими были мы на втором курсе, когда нас только что разделили по кафедрам, и вот оказалось, что уже можно назвать себя «физиологом». Совсем были тепленькие, почти школьники, и песни пели пионерские.

Было совершенно ясно, что нам суждено избавить человечество от всех недугов. Я нацелился на инсульт, другие решали проблему долголетия, инфаркта. Один наш однокашник решил взяться за рак. Он был тогда маленький (рост мы набирали как-то по очереди), ходил в лыжном костюмчике.

Юность, светлые идеалы, любая задача по плечу и т. д.

Прекрасная первая курсовая работа, из которой всякому видна широта твоих интересов.

Затем тебе дают небольшую тему для самостоятельного эксперимента. Ты спокоен: начинать надо с малого, а уж потом… Но не тут-то было. Ты не можешь ничего понять и в малой своей теме, приходится еще больше сузиться. К дипломному году сознаешь, что никогда ничего не поймешь, дело пахнет отчаянием.

Кончаешь университет, кончаешь аспирантуру, работаешь как все. Через десяток лет находишь в старой папке свою первую курсовую и буйно веселишься, показывая ее приятелям. Инсульт! Рак! Куда все минуло?

Но странно, нет неудовлетворенности, предателем ты себя не чувствуешь. Ты знаешь, что делаешь свое дело, и суть, в которую ты все глубже лезешь, влечет тебя таинственно и властно.

Вот и мой приятель, который бегал в лыжном костюмчике, получив экспериментальную темку из физиологии зародышей, увяз на годы.

Зачем в зародышах, не имеющих еще нервной системы, обнаруживаются те самые вещества, которые передают в мозгу возбуждение с нейрона на нейрон? Оказывается, у зародыша они выполняют особую функцию, вызывают биение мельчайших ресничек. Значит, одно и то же активное вещество может играть разную роль на разных этапах развития! А что, если посмотреть еще более ранние стадии, когда и ресничек нет?

Проверил. Нашлись эти вещества на самых ранних стадиях, когда весь зародыш — четыре клетки, две клетки, даже одна клетка. И обнаруживаются они не когда попало — в момент клеточного деления! Проблема ранних этапов развития вдруг оказалась в несуразном родстве с проблемами нейрохимии.

Хорошо мне рассказывать в двух словах, а ведь это работа нескольких лет, работа с максимальным напряжением сил и внимания. И человек уже не тот, не мальчуган в лыжном костюмчике. Иногда в докладе скажет небрежно: «Наша концепция…» Ого! Уважаемый специалист, автор многих работ, в доктора наук его прочат.

Я встречаю его на институтской лестнице, когда он только что вернулся из очередной экспедиции. Он рассказывает о последних опытах. Если внести небольшое изменение в молекулу нервного передатчика, то получившееся вещество полностью подавляет развитие зародыша. А добавление самого передатчика снова восстанавливает развитие. Забавно!..

Перед тем как продолжить свой путь по лестнице, он слегка задерживается и говорит как бы в пространство:

— Хорошо бы достать культуру раковых клеток…

Что это? Рецидив мальчишества?

Гораздо проще. Человек вышел на тот уровень, когда он чувствует себя готовым сказать новое слово в проблеме рака. Он мог бы просидеть тот же десяток лет над раковыми опухолями и ничего о них не узнать.

Но он вошел в фундаментальное биологическое явление.

Нервная система не с неба свалилась, при ее создании эволюционный процесс пользовался готовым набором активных веществ — регуляторов клеточной проницаемости. Когда не было нервной системы, те же вещества регулировали другие клеточные отправления. Вот и все. Поэтому агенты, взятые из арсенала нейрохимии, нейрофармакологии, небезразличны для клеточного деления. Мысль проверить действие этих агентов на злокачественный рост — болезнь клеточного деления — возникает совершенно естественно.

Была ли его работа последних лет сознательным движением к проблеме рака? Думаю, что нет. Но это было сознательное движение в глубину биологического явления, то есть в направлении, сулящем весомые плоды.

Ну, а ты, красная трепанга? Каковы-то будут твои плоды?

Наисильнейшая звездочка

Мы завели дружбу с рыбаками.

Постепенно число наших союзников росло. На одном сейнере это был моторист, на другом — повар, и если два корабля приходили без тритоний, то мы получали своих желанных слизняков на третьем. Как ни тяжела морская работа, наши друзья находили время менять этим неженкам воду и доставлять их живыми и целыми.

Но самых аккуратных, самых выхоженных тритоний привозил старик Трофимов. Он собственноручно следил за порядком в бочке. Если во все стороны от «МРС-291» распространялось сияние капитанской улыбки, мы могли себя чувствовать спокойно: капитан везет.

Капитан был любознателен. Он заглядывал в лабораторию и расспрашивал о ходе дел. Однажды мы отправились побродить по острову, а капитан как раз и заявился. По словам хозяйки, он требовал нас и серчал.