Пути в незнаемое

Вечером мы начали опыт. Вскоре пришел капитан. Он был слегка на взводе, но разумом ясен и походкой тверд.

— Где шатались?

Мы поняли, что дали маху.

— Бегать мне за вами по всему острову?

Капитан сел на табуретку и вытянул ноги.

— Кончилась ваша красная трепанга, — объявил он торжественно. — Я звездочку поймал — во! Сильнейшая! Толстая!! Клетки у ней сильней, чем у вашей трепанги, это я вам говорю.

Я заметил:

— Обычно у звезд очень мелкие нервные элементы.

— Ты! — сказал капитан. — Молчи!

— В общем, давайте мы посмотрим, — предложил Борис.

Капитан стряхнул слезу.

— Люська ее у меня отняла, — сказал он сокрушенно. — Как сунет в этот формалин, я и пикнуть не успел.

— Очень жалко, — сказал Игорь. Люся была зоолог из ленинградской экспедиции.

Капитан свирепо прорычал:

— Сорок лет плаваю, такой звездочки не видел. Толстая! Как она зашевелилась, я сразу смекнул: у этой звездочки наисильнейшие нервные клетки. Сильнее твоей трепанги!

— Это вполне может быть, — примирительно сказал Борис.

— Я тебе говорю!

Он вздохнул глубоко-глубоко, наверно Люську вспомнил, потом отстранил меня и сел за микроскоп. Некоторое время было тихо, капитан приобщался к вращению винтов. Наконец освоился. Сначала он похвально отозвался о нервных клетках, потом стал находить у них тяжелые болезни. Ему было жалко красную трепангу, хозяйку больных клеточек.

Капитан предложил тост за здоровье красной трепанги. Отказаться было бы безумием, мы не могли рисковать работой.

Часа через два мы провожали капитана до дому. Чистенькая улочка, вся в георгинах, была пустынна, лишь одинокая собака, приподняв ухо, прислушивалась к страстной проповеди капитана. Капитан ратовал за толстую звездочку. Ее наисильнейшие клетки, по его последним расчетам, были сильнее клеток тритонии ровно в два раза.

Пора собираться в путь

Третий месяц нашей жизни на Путятине пошел на исход, и пора пришла собираться в обратный путь.

Зеленый карандаш хорошо погулял по листку с программой. Одну за другой вычеркнул он все строчки, кроме последней.

Этот последний опыт не удавался.

В нем не было никаких принципиальных трудностей. Нужно было ввести в клетку микроэлектрод, затем ввести второй и затем спокойно произвести необходимые измерения. Заминка каждый раз происходила на слове «спокойно». Как только удавалось ввести в клетку два электрода, мы приходили в необычайное волнение, начинали орать, отпихивая друг друга, хватались за рукоятки приборов, и, несмотря на все антивибрационные предосторожности, клетка не могла вынести такой концентрации страстей.

Так незаметно подошел день моего отъезда — я должен был улететь раньше, а ребята оставались упаковывать и отправлять оборудование. День отъезда подошел, а последняя строка осталась невычеркнутой. Никто ничего не сказал, но я почувствовал скрытый упрек и отложил отъезд до следующего катера. Следовательно, мы могли работать еще две ночи.

— Это вопрос престижа, — хмуро сказал Борис. — Мы должны!

Вечером мы помчались с ведрами на пирс. Море и берег утонули в сыром тумане. Один за другим выныривали из него сейнеры.

На них было много камбалы. Горой лежал краб-стригун, идущий в туковый цех. Ощерились шипами бычки всех сортов и размеров. Не было только тритонии, королевы нервных клеток.

Спокойствие, вон идет 325-й, уж капитан Шерстобитов-то наверняка с тритониями. Нет, Шерстобитов отрицательно машет головой.

Ничего, ребята, ничего, остался в запасе 291-й.

291-й приходит в полной тьме, и нет вокруг него сияния. Мы уходим с пустыми ведрами. Остался последний день.

Наутро воскресенье. Солнце — во все небо.

Арзамасов зовет купаться: будет катер, поедем на славные маленькие острова!

— Кстати, ребята, — спрашивает Арзамасов между делом, — я все собираюсь у вас узнать: а почему у вашей тритонии такие большие клетки? Она что — умнее других зверей?

— Так… — отвечаем мы уклончиво. — Для нас это неважно, лишь бы были большие.

— Большие так большие, — соглашается Арзамасов. — В общем, поехали купаться. Девчата будут, учителки!

Мы пытаемся сопротивляться, показываем на неразобранные пленки. Арзамасов жмет. Он гарантирует наше возвращение к приходу сейнеров.

Эх, поехали!

Это был день! Было много солнца, горячая палуба, милые учителки и улыбки с намеками. Было нечто большее — ощущение здоровья и счастья, то состояние, когда легко влюбиться, наломать дров и не каяться.

Потом — назад. Катер-жучок резво бежал по морю, все сидели на палубе. Мы с Борисом устроились на самой корме. Совсем рядом, вырываясь из-под кормы, дыбилась зеленая пенистая гора-бурун и с ревом мчалась за катером, не отставая.

Я крикнул Борису:

— Представляешь? В такую бы нырнуть?

— Так в чем дело? — Быстро отстегнул часы и прыгнул в этот великолепный зеленый вал, и за ним, ликуя, скакнул я.

У катера была хорошая скорость, он проскочил далеко вперед, там забегали, затем повернули к нам.

— Что случилось? — удивлялись на борту.

Хохоча и отплевываясь, Борис крикнул:

— Я тонул, он бросился спасать!

Мы вылезли на палубу, отжали рубахи и брюки.

День был прекрасен.