Пути в незнаемое

«…движущаяся частица — не что иное, как пена на волновой радиации, образующей мир»?!

У этой метафоры было физическое оправдание. Недостаточное, но было.

Когда на колеблемой глади озера нет-нет да и вздыбливался пенный гребешок, это свидетельствовало, что там удачливо наложились друг на друга волны разной длины и разной высоты: в окрестностях гребня они погасились взаимно, а в том месте, где он поднялся, взаимно усилились. Сформировался движущийся «волновой пакет». Так отчего бы не предположить, что микрочастицы — это пакеты волновой радиации, образующей мир? Тогда — никакой двойственности волн-частиц. Есть только волны — из них все!

Меж тем волны Цюрихского озера вели себя не совсем так, как хотелось бы Шредингеру: пенные гребешки неизбежно и скоро сникали. Формирующие их волны, двигаясь каждая на свой лад, расползались. Математически — и физически! — из волновых пакетов нельзя было бы построить долговечное вещество мира — разве что пену… Прекрасный физик и прекрасный математик, Шредингер сам это сознавал. Но охота пуще неволи (философия — охота, физика — неволя). «Со временем как-нибудь все устроится…» — повторял он про себя и даже вслух.

Переполненный этой верой, что в принципе уже покончено с покушениями на классическую непрерывность, ранней осенью 26-го года приехал Эрвин Шредингер в Копенгаген…

Голос Бора. А ты знаешь, я пригласил его тогда, в сущности, ради Гейзенберга?

Голос Паули. О нет! Ты пригласил его ради истины. Просто повод и причина в тот раз совпали.

Гейзенберг снова жил в Копенгагене.

Весной 26-го года он покинул Геттинген и Макса Борна по первому зову Бора. А Бор позвал его потому, что с весны освобождалось место его первого ассистента Крамерса.

…Тридцатидвухлетний голландец уезжал навсегда, получив на родине самостоятельную профессуру, достойную его таланта и опыта. А в облегчение утраты Бору оставалось вот это — позвать на его место хоть и совсем еще неопытного, но сверхталантливого Вернера Гейзенберга…

Создатель матричной механики узнал о возникновении механики волновой уже в Копенгагене. Сидя в своей комнате, на мансарде под скатами институтской крыши, он вчитывался в письмо Паули с изложением идей Шредингера и никак не мог освоиться со случившимся. Он говорил историку, что сперва ему явилась пугающая мысль: «Мы оба безнадежно заблудились…» Он сравнил себя и Шредингера с двумя альпинистами, искавшими в тумане путь к вершине горы. Когда туман стал редеть, они увидели с двух разных направлений заветную скалу. Но столь несхожи между собою были открывшиеся им картины — отвесные кручи с одной стороны (квантовые скачки) и холмистые склоны с другой (плавные волны), — что неоткуда было взяться уверенности, будто оба восходят на одну и ту же гору.

Потом он бросился читать статьи самого Шредингера. Математика волновой механики восхитила его своей доступностью. А физика — разочаровала. В нем поднялся протест против попытки вернуться к доквантовой наглядности физических представлений. «…Тут я не верил ни единому слову». Ложной и сулящей атомной физике одни только беды стала казаться ему даже дебройлевская идея волн материи.

Потом были летние каникулы 26-го года. Их последние дни он решил провести у родителей в Мюнхене. И там узнал, что на семинаре у его старого учителя Арнольда Зоммерфельда будет выступать автор волновой механики!

…Хотя Шредингеру оставался еще год до сорока и принадлежал он к поколению Бора, что-то заметно старило его. Старомодные очки в непритязательной оправе? (А в ходу были оправы броские — совиные.) Старомодная речь с чуть возвышенным словарем? (А в ходу был словарь иронический — вольный.) Или, может быть, это сама старомодность его философии природы прибавляла ему годы?

Семинар был многолюдней, чем обычно. И пестрее по возрасту. Присутствовал даже директор Мюнхенского института экспериментальной физики стареющий Вилли Вин — давний противник квантовых новшеств. Но волновое новшество — это было совсем другое дело! Всем своим видом он выражал одобрение, когда Шредингер говорил, что пси-волны обещают вернуть микромиру классическую непрерывность. Ему, Вилли Вину (вдобавок еще и реакционеру в политике), этого было довольно для торжества, как если бы после недавней революции вновь возвращалась в Германию династия Гогенцоллернов.