Пути в незнаемое

Впервые бог знает с какого времени дни Бора проходили без диалогов и монологов. В снегах Норвегии он оставался с утра до вечера своим собственным собеседником-ассистентом. Но ни утрами, ни вечерами — в тепле долинных и горных пристанищ — он ничего не записывал. Для его размышлений не нужен был язык символов — достаточно было слов.

Открытие, к которому он шел по снежной целине, не сумело бы явиться в минутном озарении. Вынашивая оправдание квантовой теории за ее посягательства на ценности классического миропонимания — оправдание полное, а не по частным претензиям! — он, как адвокат, готовящийся к процессу, взвешивал в уме все обстоятельства дьявольски запутанного дела. Мысль его начинала издалека.

Галилей… Ньютон… Всемогущие уравнения классической механики, позволяющие проследить от точки к точке, от мгновенья к мгновенью всю историю любого движущегося тела — в будущее и в прошлое, — стоит только изменить в этих уравнениях знак времени с «+» на «–». Великолепная самонадеянность Лапласа: дайте физику точные значения координат и скоростей всех частиц вселенной в данный момент, и он предскажет состояние мира в любой иной момент, близкий или далекий. Логически принудительная картина железной необходимости — однозначного детерминизма: если вы сегодня плачете или смеетесь, это было задано расположением и скоростями всех атомов еще в незапамятные времена первозданного хаоса. Исходные данные — «начальные условия движения» — определяют единственным образом все, что должно случиться. Возможное и существующее совпадают. Это только НАМ кажется, что в физических событиях есть выбор вариантов. А в действительности есть лишь НАШЕ практическое незнание начальных условий. И законами случая — игрой вероятностей — мы лишь скрашиваем СВОЮ неосведомленность в детальной истории природы. А сама-то она доподлинно знает свою историю с абсолютной точностью — вот уж в чем никогда не сомневалась классическая физика!..

Однако сомнение именно в этом всезнании природы целиком захватило воображение Бора в дни норвежского уединения.

Новым было не это сомнение, а то, что оно стало решающим для оправдания квантовой картины микромира.

В тех раздумьях физика превращалась в философию, а философия — в физику. Не потому ли и сбежал он тогда из Копенгагена — от споров с чистым теоретиком? Тут все решалось в более глубоком споре с самим собою. Надо было окончательно прощаться с основой вековечной натурфилософии: с классическим детерминизмом — железной предопределенностью.

Короче и физичней: с однозначной причинностью.

И он бесповоротно прощался с этой старой иллюзией всего природоведения как физик-философ, единый в двух лицах: отыскивал коренную — физическую! — ПРИЧИНУ БЕСПРИЧИННОСТИ.

Так представляется его умонастроение в снегах Норвегии…

Квантовый постулат уже сам по себе делал однозначную причинность неправдоподобной. Из-за утраты непрерывности переставали работать классические уравнения. Атом, испускающий световой квант, нельзя было с полдороги вернуть в первоначальное состояние. Не существовало «полдороги».

Обнаружилось, что жизнь атома проходит под девизом: или сразу все (переход в новое устойчивое состояние), или вообще ничего (сохранение прежней устойчивости). А когда нет постепенности, исчезает преемственность. И атом не хранит памяти о своей истории. Он как бы всегда нов.

Недоверчивый противник мог возразить: «Да, согласен, квантовые скачки-переходы непроследимы. Но отчего бы им не совершаться всякий раз единственным путем — в строгой зависимости от начальных условий скачка? Это — как прыжок через пропасть в темноте: траектория прыжка остается неведомой. Но ведь была же она? И зависела от точки оттолкновения и от величины да еще направления скорости прыжка в тот исходный момент. Отчего же не предположить, что природе доподлинно известны и начальные условия любого квантового скачка? А тогда в микромире — как в макромире: законы случая только выручают нас из беды неосведомленности. Но в истинном устройстве глубин природы Случай вовсе не участвует! Да, квантовый постулат хорошо обоснован. И уравнения для скачка не напишешь. Ну и пусть! А в принципе даже квантовый постулат оставляет место для однозначного хода событий».

Воображаемый противник был прав. Да и не такой уж он был воображаемый: образ Эйнштейна вставал перед Бором за белой сетью снегопада. Правота противника заключалась не в его доводах, а в другом: чего-то явно не хватало квантовой механике, чтобы с доказательностью противостоять этим доводам.

Пока еще можно было — хотя бы умозрительно — утверждать, что природе известны начальные условия квантовых переходов, да только мы их не знаем, пока еще МОЖНО было говорить ЭТО, никакие доводы не опровергли бы инакомыслящего.

А что, если этого говорить нельзя?