Пути в незнаемое

Было бы неверно устанавливать единственную прямую связь между занятиями в Бернской библиотеке и введением нэпа. Но среди всех связей этого исторического события существует, несомненно, и эта. Ибо человек, стоявший на трибуне Десятого съезда партии и предлагавший коренное изменение всей экономической политики страны, был тот же Владимир Ильич, который за шесть лет до этого работал над «гегельянщиной», то есть над диалектикой, в тишине читального зала в Берне.

Уровень мышления — это не только заурядность, или талант, или врожденная гениальность, если таковая вообще дается человеку в готовом виде. Уровень мышления — это и степень тренинга мозга, и следствие объема знаний, и привычка к строгости научного подхода к предмету.

Наука по природе своей бесстрашна и нелицеприятна.

Она ведь обращена к истине, а перед истиной меркнет все личное, в том числе и страх, и симпатии, и жизненные приманки…

Наука надлична. И человек науки должен быть надличен. Об этом много думал и знал Эйнштейн. «Подлинная оценка человека состоит в том, в какой степени и в каком смысле он смог добиться освобождения от своего „Я“», — писал он. И еще: «Там, вовне, был этот большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило, как освобождение… Дорога к этому раю была не так удобна и завлекательна, как дорога к религиозному раю, но она оказалась надежной, и я никогда не жалел, что по ней пошел». И еще: «В развитии человека моего склада поворотная точка достигается тогда, когда главный интерес жизни понемногу отрывается от мгновенного и личного и все больше и больше концентрируется в стремлении мысленно охватить природу вещей».

Слова эти говорят о благородстве ученого, отказавшегося от приманок мира, от суетности и мелких дел и ушедшего в высокое изучение и созерцание. Мог бы их написать Ленин?

Я думаю, что нет. Тут было нечто другое. Ленин достиг надличного, однако не такого и не так, как Эйнштейн.

Прежде всего он думал не о личном освобождении от суетности мира. Он думал об освобождении людей от рабства. Причем таких людей, большинство которых к науке и к постижению мира не имели никакого отношения просто вследствие своей неграмотности и замученности жизнью. Он рассматривал науку как необходимое и главное условие этого освобождения.

Далее. Объектом ленинской науки было все человечество, то есть нечто огромное, а между тем он весь был в людях — отдельных, маленьких, несовершенных. Он весь был в нынешнем, хотя будущее было его страстью и его специальностью.

Он никогда не уходил. Он всегда приходил. Он не освобождал себя ни от чего обыденного и человеческого. И даже будучи в ссылке, он был со всем миром. И в Швейцарии он был в России. И находясь мыслью в России, он работал среди швейцарцев, как если бы они были русские.

И, как мне кажется, он не обдумывал себя и не интересовался собой. Надличное было формой его поведения, как, вероятно, и формой его счастья. Мне думается, что именно эта надличность Ленина была причиной обаяния его личности.

Эта надличность и была человечность. Всечеловечность. Близость к каждому человеку.

Вот оно, подлинное единство противоположностей, синтез противоречий!

На одном из вечеров воспоминаний еще в двадцатых годах я слышал рассказ о человеке, привезшем Ленину газеты в Разлив. По какому-то стечению газетных сообщений того дня во время разговора с Владимиром Ильичем возле шалаша у приехавшего вдруг, как вспышкой, осветилась мысль:

— А ведь дело идет к тому, что вы, Владимир Ильич, будете во главе всей России?!

И он даже замер от этого открытия.

Тут Ленин расхохотался очень весело, потом раздумчиво сказал:

— А что вы думаете? Пожалуй, действительно это наиболее подходящая кандидатура.

Вот так он ответил. Мне кажется, что это не было сказано шутлива. Нет, он сказал это объективно, как не о себе.

Он умел думать о себе, как не о себе.

Так же объективно, с бесстрашием ученого, Ленин говорил с трибуны Десятого съезда о сверхтяжелом положении страны, о грозном недовольствие крестьянства формой отношений с властью, об изнеможении народа от лишений, войны и труда и о необходимости ввести… свободу торговли, то есть ввести элементы капитализма.

Можно представить себе ужас догматиков, когда они слушали эту речь!

* * *

Ленин предлагал съезду отыскать решение задачи, условия которой в грубом виде можно было бы формулировать так.

Сущность нового государства в отсутствии капитализма.

Реальность нового государства в отсутствии хлеба.

Хлеб могут дать только крестьяне.

Они его дадут только как товар, то есть при условии свободы торговли.

Но свобода торговли есть капитализм.

Значит, сущность нового государства отрицается? Советская власть перестает быть Советской властью?

Кажется, единственным выходом из этого тупика могло быть только «волевое» решение: брать хлеб силой.

Все остальное «ФЕРБОТЕН», запрещено.

А если прищуриться?