Пути в незнаемое

Если диалектически рассмотреть все понятия — явления, которые входят в поставленную задачу?

Понятие первое: Советская власть.

В непрестанном движении истории она перестает быть военной властью, ибо победа одержана, война кончается. Она должна перейти к мирному созиданию. Военное насилие над основной массой трудящихся невозможно.

С другой стороны, Советская власть — это власть огромной силы. На стороне Советской власти ненависть народа к помещикам и капиталистам. В ее руках находятся главные экономические ресурсы, в том числе все государственные ценности и вся продукция промышленности.

Понятие второе: крестьянство.

Как река, в которую никогда нельзя войти дважды, оно уже другое. Оно «стало гораздо более средним, чем прежде»; что касается кулака, то «кулак подрезан», — анализировал Ленин, пользуясь данными статистики, как пользовался ими, когда писал еще свои ранние научные работы в девяностых годах.

Расчет ли крестьянству расходиться с пролетариатом так, чтобы покатиться назад и позволить стране откатиться до власти капиталистов и помещиков, или не расчет? — ставит вопрос Ленин.

Понятие третье: свобода торговли.

Конечно, частная торговля и Советская власть есть вещи противоречащие. Но нельзя ли из этих противоположностей вышелушить зерно истины и получить стимул, толчок к дальнейшему развитию?

Нельзя ли, спрашивает Ленин, только «до известной степени восстановить свободу торговли, свободу капитализма для мелких земледельцев, не подрывая этим самым корней политической власти пролетариата?».

Нельзя ли, «не подрывая»?

И отвечает: можно.

«Можно, ибо вопрос — в мере».

Вот оно, слово! Мера.

Мера. Степень. Количество, которым определяется качество.

«До известной степени». «В пределах местного товарооборота». Ибо регуляторы этого впускания капитализма будут находиться в руках Советской власти. Больше того, если бы мы разрешили мелкому хозяину торговать хлебом, «мы бы», говорил Ленин, «как государство, к политической власти своей прибавили экономическую власть».

Так от столкновения этих противоречий и умелого управления их столкновением должно было возникнуть основное: «Основное, чтобы был стимул, побудитель, толчок мелкому земледельцу в его хозяйствовании».

Если сравнить эту предельно конкретную речь с тем куском конспекта гегелевской «Науки логики», на полях которого Ленин пометил «элементы диалектики» и который написан на уровне высшей абстракции, станет видимой связь научных теоретических занятий Ленина в Бернской библиотеке с его гигантской организационной и политической работой на посту главы государства в 1917 и в 1920 годах.

* * *

В один из тех дней и часов, когда острые реплики, иронические «ха-ха!», драконы вопросительных знаков и экстракты точнейших идей трассировали на поля философских конспектов, тут же в Берне, в десяти минутах ходьбы от библиотеки, в поместительном зале британского консульства ждал своей участи русский, призываемый в армию. Из-под непомерно высокого лба глядели удивительные глаза. Хотя и посаженные глубоко, и затененные набухшими, как бы натруженными веками, они, казалось, находились перед лицом, они смотрели отдельно от человека. (Я их видел потом — спустя лет пятнадцать, — эти глаза цвета старой бирюзы с кровяными прожилками. Они поразили меня и испугали — так может испугать чрезмерно набрякшая мускулатура атлета.)

Он был бледен, несмотря на горный загар: он волновался. Он был отрываем от дела жизни его. Вместе с «братьями» и «сестрами» девятнадцати наций в Дорнахе, в горах недалеко от эльзасской границы, строит он некий храм — «Иоанново здание» — под водительством доктора Штейнера, пророка антропософии. Это не был каприз от безделья, это не было и увлечение модой. Он искренне верил, что жизненный путь должен быть завершен высшим самоусовершенствованием: «бодисатвой», достижением Будды, пиком духовного прозрения. Путь этот вел через построение храма, через постижение древнейших культур, тайных смыслов религий, через прозрения в искусстве: путь, доступный лишь для утонченных умов, укромное братство интеллектуалов.

Писатель Андрей Белый, сын профессора математики и сам естественник, как и все российские символисты, был человеком очень высокой культуры, больших знаний, искреннего и жадного поиска истины. Он поверил в Рудольфа Штейнера, которого считал носителем высшей истины. Он прилепился духом к избранному учителю и, в силу неизбежной логики всякого религиозного опыта, облек его и тайной, и непостижимой властью над собой, и полной неприкосновенностью со стороны какой-либо критики. (Замечательно, как даже культурнейшие люди склонны отдавать свою мысль и волю руководителю — не столько от согласия с ним, сколько оттого, что так легче, так комфортабельнее для души!)