Пути в незнаемое

Замысел грандиозный! И силы для этого требовались колоссальные. При всей уверенности в свои силы Рубакин понимал, что ему одному это не поднять. Он привлекал к своей работе множество людей, он пытался получить нужные для книги сведения не от посредников, а из первых рук — от крупнейших ученых, публицистов, литераторов, политиков. Ленина он просил написать обзор о большевизме, а Мартова — о меньшевизме… Конечно, в этом проявилась не столько та «объективность», о которой мечтал Рубакин, сколько эклектизм, за которые его справедливо упрекал в своей рецензии Ленин. Но, невзирая на изрядную идейную путаницу автора «Среди книг», он создал труд, который имел огромное значение для целого ряда поколений русской «читающей публики».

В этом значении не обманывался никто — ни друзья, ни враги. В. Розанов — наиболее талантливый и циничный представитель нововременской журналистики — со всей откровенностью в своей статье в 1912 году выразил отношение к работе Рубакина. Он писал: «Много забот правительству дают эти социал-библиографы — Горнфельд, Венгеров и Рубакин. Все они хитры, как Талейраны: пишут библиографию — не придерешься… Ни для Петропавловской, ни для Шлиссельбургской крепости библиография недосягаема… Достаньте вы хоть двенадцатидюймовой пушкой Рубакина, когда он пишет просто „Среди книг“. Просто, очень невинно и для усиления невинности посвящает книгу своей мамаше Лидии Терентьевне Рубакиной… Книга Рубакина будет ходка, да она уже и сейчас пошла как „Крестный календарь“ Гатцука… Каталог с толкованием подчиняет себе неодолимо библиотекаря, становясь ему другом и светящейся свечой. Кто же заметит, что, в сущности, „свеча“ Рубакина сжигает все библиотеки, что она не „Среди книг“, а против книг, за брошюрки, за листки… Вот все эти Киреевские, Аксаковы, Рачинские парили в воздухе, махали крылышками; к ним подполз незаметно червячок, всего только Рубакин, послушный своей мамаше, и испортил им все блюдо». Но и классные дамы из академической библиографии, восставшие против нарушений установленных наукой канонов, и Пуришкевич, поносивший Рубакина площадными словами с трибуны IV Государственной думы, имели в виду вовсе не то обстоятельство, что Рубакин отвергал одни книги и рекомендовал своим читателям другие. Опасная новизна «Среди книг» для них заключалась в попытке Рубакина соединить нужного читателя с нужной книгой, больше того — с нужным автором.

Все двадцать две тысячи, о которых рассказывается в «Круге чтений» Рубакина, снабжены условными обозначениями: звездочками, цифрами… Ключом к ним являются больше таблицы, приложенные Рубакиным. Именно эти таблицы и придавали «Среди книг» совершенно своеобразный характер. Рубакинские таблицы были рассчитаны на то, чтобы каждый читатель смог найти себе книгу, руководствуясь не только темой, но и своей подготовкой, склонностями, вкусом. Рубакин подразделяет книги на «конкретные» и «абстрактные». Первые из них он в свою очередь делит на такие, в которых факты более или менее ярко описываются, или же такие, в которых факты только перечисляются; книги, где факты преобладают над рассуждениями, и книги, где рассуждения преобладают над фактами… При характеристике каждой книги Рубакин обязательно указывает, «с настроением» она или же «без настроения». И, не довольствуясь этим, выделяет книги «не чуждые пессимизму» и книги «активного волевого типа».

Больше полувека прошло с тех пор, как была сделана эта удивительная попытка втиснуть все огромное разнообразие книг, носящих черты их создателей, в стройную и универсальную таблицу. И не надо критиковать ее автора за неточность этой классификации, за субъективность оценок и прочие многие грехи. Не в этом суть! Она в страстном стремлении увидеть читателя, именно читателя, увидеть его через книгу! С этого, собственно, и начинается та полоса жизни Рубакина, которая привела его в запутанные дебри библиологической психологии. Ей он отдал двадцать лет напряженного труда — почти столько же, сколько потратил Эйнштейн на создание «единой теории поля»…

Что это за наука? Сам Рубакин ее характеризовал довольно общо и туманно. «Библиопсихология есть наука о социальном и психологическом воздействии книги», — писал он. «Психологическом»… И в свою науку Рубакин втискивал биологию, физиологию, рефлексологию, он старался подвести под новую науку рефлексологический и биологический фундаменты. «Социальном»… И Рубакин неистово подыскивал в социологии, экономике, политике факты и примеры, которые могли бы доказать, что книги в состоянии через читателя формировать самую жизнь.

В этой эмульсии ценных наблюдений и наивно увлеченных выводов, по-настоящему новаторских идей и старомодно идеалистических представлений было очень много полезного, выношенного всей большой и трудной жизнью Рубакина. Но было и очень много уязвимых мест. И этим в полной мере воспользовались люди, которые любят искать «уязвимые» места, тем более что наступило время, когда для таких любителей открылись широчайшие возможности…