Путями истины

Родим скосил глаза вниз, на подол своей латаной-перелатаной льняной рубахи, вспомнил ратников кмеса, коих на одного Родима руки четыре, если только спустить да ждать, пока числом задавят или измором возьмут, нагнул к земле голову и стал молиться Маре, чтобы обнесла его смертной чашей — от братьев волков да в рать.

То ли молитва помогла, то ли стар совсем стал отец, но вскоре уже махнул он рукой на непутёвого сына и пошёл в хату. «Пригнулась совсем хата, — отметил про себя Родим, — пора подпоры менять».

Жалко отца. Ну так ему в утешение есть Провор да сестра Вася, хоть девичьих гульбищ и сторонится, так, может, не время ей ещё, а может, для одного кого зреет. Да и попробуй ею тронь, улыбнулся про себя вой. Сестру он любил, вниманием не обижал. Из леса меха редкие приносил, на серебро менял. Всё поселение знало, что Родим сестрёнку в обиду не даст.

Тяжело далась семье младшая. Разродившись в самую зимнюю стужу, мать крепилась бы до весны, но весна пришла поздняя. Не успели отпоить ею талой водой да соком берёзовым.

Маленькую крикунью Старый привязывал под рубаху сыромятной шкурой к голому телу, да так весь день и носил. Ночью же иной Родим или Провор брали дитё. Холодно тогда было дюже. Но выжила синеглазая. По другому лету уже Васей нарекли.

«И чего Старый расходился?» — думал вой, озирая по-хозяйски селище в поисках Провора. В селище не был уже Родим два пятка дён. Глядел, отмечал неполадки, улыбался, чувствуя девичьи взгляды. Молод был Родим, силен, а репутация воя девок не смущала. Верили: слюбится — и норов сойдёт. Бывало такое.

«Вот и жена Провора из лесу идёт с девками».

Родим свернул наперерез.

— Здорова будь, Ягодка!

Девки засмеялись, раздались от него. Только братьина жена не засмущалась, поклонилась в пояс да вперёд пошла, будто не мужняя.

Родим намёк понял. Обнял, туес тяжёлый с ягодой отнял, как пёрышко он ему.

— Вася пошто не с тобой?

— На реке. Рубахи моет. Так и льнёт к воде своей, как водяница. Душу застудит. Сказал бы? С Медушей за вениками посылала — не йдёт.

— А Провор куда запропал?

— В городище подался. Доли у нового кмеса искать.

— Провор-то? Да-а… — удивился Родим. Вот, значит, чего взъярился отец. Был непутёвый вой один, стало два. — А ты чего с девками?

— А что я? Вот за ягодой.

— Как не мужняя живёшь? Нехорошо…

— Так родил бы ты девчоночку. Она бы за ягодой пошла. Так ты ж вот не родил?

Родим почесал щеку.

— Не идёт у меня с девчонками. Смотрю — как в меня, так мальчишки всё.

И вдруг Ягода встала посередь тропки, загородила путь Родиму.

— Ты бы пошёл ко кмесу! Боюсь я за Провора.

— Да ты чего, Ярга? Что ему сделается-то?

— Не зови меня так! — озлилась Ягода.

— Так ведь дед назвал, не я, — глянул на неё сбоку, по-волчьи Родим. — Коли чуешь чего — так скажи. Я вой, я пойму. Может, сон какой?

А на лице его было: долго ли ты ещё, Ягода, мужняя жена будешь? Недаром ведь дед тебя, как хозяйку зверья лесного, назвал. Мать воспротивилась, Ягодой стали кликать. Да вот он, Родим-то, знает, какая она, Ягода. Вой был Яргин дед, а бабка…

Вспыхнула, не досмотрела снов в глазах Родима Ягода, быстро пошла по тропинке к хате. Но туес не взяла. И знал Родим, в том его малая победа. И сын Провора старший в него пойдёт. А привязать к себе — то пусть Провор, а Родим — вой, ему грех живое сердце неволить. Он полюбил, значит — свободу дал, чтобы как река текла, чтоб пил из неё, кого напоит. Тогда душа её свободная жить будет. И навсегда радость будет между ними.

Отец считал — много девок Родим попортил, Родим же знал — волю дал многим. И силу дал. Нет от рождения у девки силы свою судьбу вести. Родим давал. Ни одна по нему ночейне сохла, всех сумел отпустить. И волчат в своём роду наплодил столько, что не переведётся здесь его кровь. Отец же не вой. Ему про то знать не надо. Потому Родим и не винится, слушая отца, только усмешку прячет. Но молчит. Ведь отец, он один раз дан в этой жизни. Да и сам Родим оттого вой, что таков был замысел отца. Кто знает тайну собственных мыслей? Только боги знают, о чем мечтал отец, кого в свой род звал.

В хату Родим не пошёл. Знал — не остыл ещё Старый. Жалко, что Провора не застал, других расспросить придётся. Не просто так Родим в селище пришёл. Послал его Нетвор посмотреть, разузнать, говорят ли, зачем, мол, молодой кмес к волкам людей посылал? Но, похоже, не по ветру молва идёт, а сам кмес надумал, что из Мала-города на городище ново старый кмес Мал Своерад ратью пойдёт. Вот и Провор прослышал, поди. В рать проситься пошёл.

А коли и впрямь выкликали ратников, значит, дойдёт слух и до Нетвора. Донесут охочие. А Родиму, значит, надо теперь в городище идти. Родовичей послушать. Нетвор не пойдёт сам, не уронит себя. Киян — он между волками и огненной силой Кресса посредник, ему негоже людского выборыша слушать. А вот ему, Родиму, сходить можно…

Одному ж, однако, идти или с Темелкеном? Темелькой, как Вася зовёт? С ним бы хорошо: и терпелив, и не задирист, и поглядлив. Коня вот оставит ли? Конь у Темелкена много зимних шкурок да серебра стоит. Далеко ли до беды?