Путями ветра

Никто не вышел мне навстречу даже тогда, когда я ударил по медному диску у самой ограды. Так что я не мешкая прошел в дом, разделенный на две половины – просторный зал, обставленный очень просто, но с изяществом, которое редко встретишь и на самых богатых загородных виллах, и ту часть, куда можно было заходить лишь по приглашению хозяина. Последняя была разделена на ряд смежных и отгороженных плетеными ширмами комнат, каждая из которых имела свое особое назначение.

– Хозяин просит подождать, – Таос, один из двух рабов, прислуживавших Нуру в доме, встал на оба колена и попросил у меня прощения за то, что не вышел встретить меня к воротам. В зале было прохладно, свет проникал только сверху в узкие треугольные окна, образуя на темном полу некое подобие пирамиды, ярко-голубые и желто-коричневые краски настенной росписи контрастировали с белизной потолка. Я опустился на скамью, прислушиваясь к пению цикад в саду и разглядывая большой ларец и столик из черного дерева, стоявший в углу. «Бог един в своей сущности, но не един в своем воплощении», – вспомнилась мне фраза, которую часто повторяла Амун. Я всякий раз собирался обратиться за разъяснением по поводу нее к Нуру, но всякий раз отказывался от этого, стесняясь задавать ему вопросы, не касающиеся моих жалоб на здоровье, которые он обычно выслушивал молча и очень внимательно. Нуру и всё, что было связано с ним и его домом, было для меня загадкой, к которой мне менее всего хотелось бы прикасаться. И еще в памяти моей почти столь же внезапно всплыло наставление из «Песни арфиста» – «радуйся каждому дню, смертный странник…». Я задумался о смерти Клития Мелиуса. Теперь мне казалось, что я и во сне стремился еще и еще раз понять, как могло свершиться это преступление. Кадмон не сообщал мне ни о каких подробностях дознания, но, расставаясь со мной в ночь убийства, он пообещал, что мы увидимся, как только он исполнит свой долг. Я решил, что он говорил о погребении, но тут я мог бы и ошибиться, не предполагая, что он имел виду справедливое воздаяние убийце, а вовсе не похороны.

– Хайре! – раздался голос Нуру, глубокий и словно проникающий до самого сердца, он вывел меня из задумчивости. Египтянин стоял в нескольких шагах от меня в лучах света полуобнаженный, в одной лишь светло-желтой ткани, обернутой вокруг бедер и закрывавшей колени. Его черные отливавшие синевой волосы, чуть доходившие до середины шеи, казались гладкими как шелк. Яркие белки продолговатых глаз с темно-синей блестящей радужкой выделялись на очень смуглом невозмутимом лице, единственное, что было в нем малопривлекательным, это чересчур широкая и плоская линия носа, зато он был безупречного сложения и держался с достоинством, которому могли бы позавидовать члены царской фамилии.

Я приложил руку к груди и ответил на его приветствие, ожидая, когда он предложит мне пройти следом за ним в комнату для осмотра.

– Как долго может длиться это ухудшение? – спросил я его, пока сквозь тонкое прозрачное стекло он всматривался в мои зрачки.

Я сидел на ложе, покрытым несколькими слоями грубой небеленой ткани в яркой полосе света, пересекавшей длинное узкое помещение.

– Мне это неведомо, – его пальцы надавили на самые болезненно-чувствительные точки за мочками моих ушей, – если бы я знал больше об этой болезни, я бы не стал скрывать правду от тебя.

– Я боюсь за свои глаза, боюсь потерять зрение, – признался я ему, – лекарство, которое помогало еще месяц назад, теперь не действует, я вижу все хуже, боль не только в желудке, но и в спине, в пояснице, похоже на лихорадку, которая возобновилась спустя четыре года.

– Я ожидал этого, – он спокойно отошел к курильнице, в которой дымились семена, распространявшие легкий, чуть горьковатый, приятный запах.

Раньше я не замечал двух шрамов на его лопатке, но сейчас, когда он повернулся спиной ко мне, так что луч солнца освещал его с головы до пояса, я мог разглядеть их как следует. Шрамы походили на следы, оставленные когтями крокодила или леопарда.

Надо сказать, что Нуру достаточно силен и высок по сравнению с большинством мужчин, принадлежавших к старым семьям, некогда гордившимся своей связью со жреческими династиями, теми, кому не доводилось познать тяжкий труд и затрачивать силы на то, чтобы выжить в пустыне. Судя по тому, с каким почтением обращалась к нему Амун, он происходил из знатного и очень уважаемого рода. Однако он никогда не внушал мне доверия, что-то подсказывает мне, что за своей сдержанностью и молчанием он скрывает не только тайны занятий медициной, но и более опасные интересы. Во всяком случае, я не удивился бы, если узнал, что он входил в один из тех тайно существовавших в городе жреческих союзов, которые не выказывали особой лояльности по отношению к политике Птолемеев.