Путями ветра

Смех жемчугом блестит и лалом нежным.

Воистину так оно и было, когда я впервые услыхал ласковый смех герцогини Лучии и увидел ее улыбку. Ни у кого прежде, ни у мужчины, ни у женщины, не встречал я зубы столь ровные и столь белые, и только один изъян портил ее прекрасное лицо – родимое пятнышко на подбородке столь необычной формы, что напоминало оно своим видом дьявольскую отметину – венерино зеркальце.

По заранее ли изъявленному ею желанию, или же по собственному наитию, ибо отец Андреа отличался необычайной проницательностью, он немедля удалился, оставив меня наедине с ее светлостью. И тогда робость овладела мною вполне.

Мне довелось повидать в своей жизни немного женщин, да и те, что попадались мне, по большей части были грубые и невежественные простолюдинки. Но я готов поклясться всеми святыми моими заступниками, что одна Лучия на этой грешной земле соответствовала небесному идеалу, который во время уединенных бдений, молясь за душу моей бедной матушки, представлял я себе, вспоминая тех пречистых девственниц, что не задумываясь готовы были пожертвовать жизнью земной во имя радости в сиянии чистоты пройти сквозь врата небесные. О, это, конечно, была не наивная крестьянка, привыкшая к тяжкому труду, богобоязненная и все же ничего не смыслившая в вопросах истинной веры. То была женщина искушенного ума, редких дарований и столь красноречивая, что впору было бы многим мужчинам поучиться у нее ораторскому мастерству. И, кроме того, она была наделена столь сокрушительной и чарующей силой обольщения, что можно было не сомневаться – само появление ее под сводами храма не могло бы не стать подлинно суровым испытанием для служителей Церкви. Все в ней наводило на мысли о жестокой и неотвратимой прелести языческих времен, не знавших ни милости, ни покаяния.

Была она высокой и стройной, а благодаря роскошному наряду, расшитому жемчугом и высокой прическе из золотых волос, казалась еще выше и еще прекраснее, и ножки ее были обуты в украшенные рубинами и изумрудами туфельки из алого бархата столь тонкой и изящной работы, что каждая из них стоила целого состояния. И все же ни одной греховной сладострастной мысли не пришло мне тогда в голову, то ли от ужаса, который я испытывал перед этой госпожой, то ли от того, что крест под власяницей жег мне грудь так сильно, что не было бы мне больнее и если бы там был спрятан кусок раскаленного железа.

Кажется, дважды она изволила обратиться ко мне по имени и дважды улыбнулась, взглянув на меня глазами, зелеными, как море в солнечный день, когда смотришь на него с самой высокой монастырской колокольни, в глазах этих с черными точками зрачков, словно остававшихся напоминанием о неизбежной скорби посреди бесконечной радости и изобилия, многие пожелали бы утопить и честь свою и волю, по единому ее жесту, и ради одного лишь благосклонного слова на ее устах.

Как же случилось, что прибыв в этот благоуханный вертеп по делу, имевшему касательство исключительно до моего предусмотрительного и многоопытного наставника и его высокопреосвященства кардинала Джованни, оказался я наедине с этой опасной женщиной так надолго, что все больше и больше мною завладевало убеждение, что мне надлежит исполнить любое ее пожелание, каким бы тягостным и суровым бременем не легло оно на мою душу. Ибо герцогиня Лучия представлялась мне созданием глубоко страдающим и несчастным, невзирая на всю беспутную роскошь, ее окружавшую и напоминавшую драгоценную оправу, своим блеском не способную затмить безупречную чистоту адаманта.

– …я хочу, чтобы ничто не помешало тебе начать и завершить работу над этой рукописью. И даже если что-то станет к тому препятствием, я желаю чтобы ты немедля известил меня об этом, дабы я оказала тебе всю возможную помощь… а я могу многое, Джузеппе, очень многое…

Вот как далеко зашел наш разговор с герцогиней, пока я стоял посреди залы, а она кормила с руки пестрых птиц, чирикавших в клетках, словно души, лишенные возможности освободиться из плена, в который они однажды попали благодаря своей доверчивости и заблуждениям. Надобно добавить и пояснить здесь, что за время своего пребывания в монастыре я освоился с ремеслом переписчика и, как правило, братья с гораздо большей охотой мне, нежели кому-либо другому, поручали делать самые ценные копии. Должно быть, преувеличенные известия о моих способностях распространились далеко за стены обители и достигли даже Бенмарте. Иначе откуда было знать госпоже о том, что я могу оказать ей подобную услугу… Так по наивности своей полагал я, вглядываясь в колдовские глаза синьоры Лучии, и лишь позже перед самой смертью моего наставника стало мне известно, что это никто иной, как он сам сообщил ей о том, что привезет с собою весьма сведущего в письменном деле послушника.

– Да, ваша светлость, так и будет, если позволят отец Андреа и устав нашего ордена и если не случится мне совершить нечто неугодное воле Господа.