Путями ветра

Похоже, этот безвестный гений на свой страх и риск умудрялся соскребать текст с листов молитвенника, чтобы продолжать свои записи. Откуда мне стали известны такие подробности? Да все оттуда же – среди страниц пергамента попались вырезанные ножом книжные страницы, на которых и было нацарапано это «предисловие». Изучив их, я обнаружил под текстом Литанию Смирения и Литанию Драгоценнейшей Крови Иисуса. А вот весь остальной результат его работы, видимо, пропал бесследно. Может быть, братья, осмотревшие его келью после его смерти и увидавшие, с каким преступным пренебрежением он позволил себе обращаться со священной книгой, немедленно уничтожили все следы его деятельности? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что «еще одним бесценным подарком», которым его наградила герцогиня и который она велела прятать подальше от любопытных взоров, были краска для письма и костяное перо. И чем, ты думаешь, объясняется столь необычное для набожного служителя Господа поведение – бескорыстной любовью к науке, до которой ему, заключенному пожизненно в каменные стены горной обители в провинциальной глуши вообще-то и дела никакого не было? Или ты станешь утверждать, что он рисковал своим богобоязненным покоем исключительно ради зеленых, «как море в солнечный ясный день, когда смотришь на него с самой высокой монастырской колокольни» глаз прекрасной Лучии? Вовсе нет. Причины такого самопожертвования гораздо более прозаичны – ты найдешь их в самом тексте. А если не найдешь, я поясню их тебе заранее. Он рисковал лишь потому, что видел в этом достойное дело во славу Господа, ведь речь в манускрипте шла в числе прочего (но для Джузеппе именно это было важнее всего) и о Священном Писании, переводом которого за много лет до описанных в нем событий, занимались в Александрии.

Осенью, когда работа моя продвинулась настолько, что я мог бы представить себе истинные ее масштабы и то, каких сил и упорства потребует она от меня, пришло наконец еще одно самое горестное известие. В день святого Мартина узнал я о заупокойной мессе, заказанной нашей обители кардиналом Джованни по ее светлости герцогине Лучии Фраттини, скончавшейся семью месяцами ранее. Уже тогда трудно мне было поверить в естественную смерть цветущей молодой женщины, а уж после того, как десять лет спустя довелось мне стать свидетелем многих неблагих дел, творившихся именем его высокопреосвященства кардинала Джованни Сторце, утвердился я и в своих подозрениях окончательно. Синьора Фраттини была отравлена с молчаливого попустительства кардинала, который знал, что изо дня в день через краску, которой покрывала она свои губы, ее кровь впитывала яд, за три месяца сведший ее в могилу. И то, что никто в целом мире так и не вспомнил ни обо мне, ни о той рукописи, что оставалась в моем распоряжении, лишь свидетельствовало о том, что герцогиня Лучия хранила в тайне и наш разговор, и само обладание пергаментом и не поверяла в это даже его высокопреосвященство.