Путин. Человек с Ручьем

— Да, Соединенные Штаты не разрабатывают якобы наступательного оружия. Во всяком случае, общественности об этом неизвестно… Хотя наверняка разрабатывают. Но мы даже сейчас спрашивать об этом не будем… Мы знаем, что разработки идут, — не удержался все-таки он. — Но сделаем вид, что мы об этом не знаем. Не разрабатывают. Но что мы знаем? Это то, что в США активно разрабатывается и уже внедряется система противоракетной обороны. Если вы говорите, что система ПРО не направлена против нас, то и наше новое оружие не направлено против вас.

— Так. Что я забыл? — с душой переспросил господин Путин у зала.

Мне казалось, между ним и присутствующими готов рухнуть занавес. И это был железный занавес.

Забыл он ответить, разумеется, на вопрос о правах человека в России.

Сразу после Мюнхенской речи (я еще в автобус не сел, Владимир Путин только-только уехал, ну, минута, может быть, прошла) мне позвонил пресс-секретарь Алексей Громов и спросил: как мне — понравилось — не понравилось. И я ему честно сказал, что мне не понравилось. Что все слишком жестко. Что речь конфронтационная явно. Что это не пойдет России на пользу в отношениях ни с теми, кто был в зале, и уж тем более с теми, кто был героями этой речи, то есть с США в первую очередь.

Как вы помните, он там впервые говорил о многополюсном мире и о том, что однополярный мир не имеет перспективы. В Сирии мы получили в результате — только в Сирии, я считаю, — мир биполярный, двухполюсный. А тогда я был абсолютно убежден, что от такой речи хорошо никому не будет. И я считаю, это и на самом деле было так. Потому что все были ошеломлены, а Владимир Путин, может быть, даже впервые стал восприниматься как человек, от которого исходит опасность и угроза миру. И это желание стать еще одним полюсом, еще одним центром сил, центром мира — это место можно же только завоевать, это место нельзя приобрести мирным путем, это всем было понятно… Значит, действительно конфронтация, значит, действительно война.

И я думаю, что тогда по крайней мере Алексею Алексеевичу Громову важно было получить эту точку зрения. И тогда, в первые годы президентства, — я потом, честно говоря, уже даже привык к этой практике, когда мне кто-то звонит и спрашивает: ну, каково это было? — а я по-честному говорю, что все это было ужасно. А потом это раз — и прошло. Видимо, решили, что они сами понимают все — хорошо это было или плохо, конфронтационно или нет.

Выступление премьера Италии Маттео Ренци на XX Петербургском экономическом форуме было блестящим. В каком-то смысле он, конечно, повторил Владимира Путина, когда сказал, что будущее возглавит тот, кто опередит его. Но эта фраза не бросилась в глаза на фоне общего умопомрачительного ораторского искусства Маттео Ренци. Он ведь не может сказать «широкополосный Интернет». Он говорит «ультраширокополосный Интернет». Что такого, если разобраться, сказал Маттео Ренци? Да конечно, ничего. Если не считать, что ближайшее будущее для Италии (которое и которую он, видимо, и намерен возглавлять) должно состоять в том, что один евро бюджета должен расходоваться на культуру, а один — на безопасность. А также, что «можно вернуть принципы, по которым Россия и Европа будут вместе». А также что «у нас есть поговорка, что итальянское правительство живет меньше, чем кошка на автостраде». И что «нас объединяет чувство изумления, которое мы испытываем перед красотой» (действительно, больше уже, пожалуй, почти и ничего). А больше вроде ничего и не сказал. И сколько раз речь Маттео Ренци прерывалась бурными аплодисментами? Да постоянно.

Причем он же не в первый раз выступает в присутствии российского президента, но так хорош не был, кажется, никогда. Очевидно, что, кроме Владимира Путина, ему нужна аудитория еще как минимум в 2–3 тыс. человек.

Модератор Петербургского экономического форума, ведущий CNN Фарид Закария начал задавать вопросы. Тут все и началось.

Сначала это были вопросы исключительно Владимиру Путину. Так, господин Закария спросил, возможна ли сейчас холодная война, к которой, кажется, идет дело.

— Мне бы не хотелось думать, что кто-то переходит к холодной войне, — Владимир Путин говорил уже не так вяло, как во вступительном слове, но и не так, как иногда с ним это случается (последнее время, правда, все реже). Он анализировал отношения России и НАТО, говорил, что «после крушения СССР мы думали и ожидали, что наступит эпоха всеобщего доверия», но «увидели поддержку экстремизма и радикализма» (видимо, чеченского. — А.К.) «вместо ожидаемой поддержки от партнеров» (видимо, Европы и США. — А.К.).

— Но, когда нам удалось справиться с этими проблемами, зачем нужно было расширять инфраструктуру НАТО, двигаться к нашим границам?!