Путём всея плоти

Эта великая удача — она видела это с полувзгляда — напрочь смывает позор тюремного заключения. Всё, об этом надо забыть и не вспоминать. Да, это была ошибка, ужасная ошибка, но чем меньше об этом говорить, тем лучше. Эрнест, ясное дело, вернётся в Бэттерсби и будет там жить, пока не женится, и щедро расплатится с отцом за хлеб и кров. Оно только справедливо, что Теобальд что-то с этого получит, да и сам Эрнест не допустит, чтобы воздаяние было менее чем щедрым; это несравненно лучшее, самое простое решение; и он станет вывозить сестру в свет гораздо чаще, чем это считают нужным делать Джои и Теобальд, и сам, несомненно, будет превосходно принимать у себя в Бэттерсби.

Он, конечно, приобретёт бенефиций для Джои и будет ежегодно делать крупные подарки сестре; так, что там ещё? Ах, да — он станет настоящим магнатом в графстве. А может быть, даже пойдёт в парламент! У него в детстве были способности, не сравнить, конечно, с гениальностью д-ра Скиннера и даже Теобальда, но он и отнюдь не был дефективным, и если он попадёт в парламент, да ещё таким молодым, — что помешает ему ещё при жизни стать премьер-министром, а в таком случае он, естественно, станет пэром. О, о! почему бы ему не приступить к делу прямо сейчас, чтобы она дожила до того дня, когда её сына станут называть «милорд» — Лорд Бэттерсби, это звучит, а если у неё хватит здоровья позировать, он, несомненно, закажет её портрет в натуральную величину и повесит на стене в своей огромной столовой зале. Его выставят в Королевской академии. «Портрет матери Лорда Бэттерсби», — сказала она про себя, и сердце её привычно затрепетало в радостном оживлении. А если она не сможет позировать, то, к счастью, её не так давно фотографировали, и портрет удался, как только может удаться фотография лица, в котором, как в её лице, столь решающее значение имеют не черты, а выразительность. Может быть, художник сможет писать с фотографии. Это даже хорошо, если вдуматься, что Эрнест оставил церковь — о, насколько более мудро Бог обустраивает всё для нас, чем мы сами для себя! О, теперь она всё поняла — это Джои было суждено стать архиепископом Кентерберийским, а Эрнесту следовало оставаться мирянином и стать премьер-министром… — и прочая, и прочая, пока дочь не напомнила ей, что пришло время принимать лекарство.

Это всего лишь малая толика тех грёз, что носились в голове у Кристины, — продолжались они, надо полагать, минуты полторы, но вкупе с присутствием сына дивно оживили её дух. Больная, умирающая, страдающая, она вдруг озарилась до того, что раз или два даже рассмеялась вполне весело. Назавтра доктор Мартин сказал, что ей настолько лучше, что он прямо-таки начинает надеяться на выздоровление. Теобальд, как только заходила речь о такой возможности, качал головой и говорил: «Мы не можем желать продолжения этого кошмара» А Шарлотта подвергла неожиданной атаке Эрнеста, сказав:

— Знаешь, дорогой Эрнест, эти разговоры — то лучше, то хуже — папу ужасно нервируют. Он выдержит всё, что бы ни случилось, но ему очень трудно думать о десятке разных разностей — то так, то сяк, то хорошо, то плохо, — и всё за одни сутки; хорошо бы тебе этого не допускать — то есть ничего ему не говори, пусть даже доктор Мартин и надеется.

Шарлотта хотела, чтобы в её словах подразумевалось, что за всеми неудобствами, которые испытывает Теобальд, она сама, Джои и все прочие, стоит именно Эрнест, и у неё уже даже вылетели слова, долженствовавшие донести это миру; ну, то есть, постоять за них она не посмела и тут же отреклась, но на какой-то краткий миг это всё же были её слова, и тем она выдала себя. Во всё время болезни матери Эрнест не раз замечал, как Шарлотта не упускает случая показать ему свой нрав, стоило доктору или сиделке объявить о малейшем улучшении в состоянии больной. Раз она написала письмо в Крэмпсфорд с просьбой, чтобы там молились за Кристину всем приходом (она была убеждена, что мать бы этого пожелала, а крэмпсфордским прихожанам будет приятно, что о них помнят) и одновременно ещё другое письмо, на совершенно другой предмет, и намеренно перепутала конверты. Отнести письма на деревенскую почту попросили Эрнеста, и он опрометчиво согласился; когда ошибка обнаружилась, Кристине как раз чуть полегчало. Шарлотта тут же налетела на Эрнеста и свалила всю вину за оплошность на него.