Это в самой сущности вещей — что богачи, доживающие до старости, должны быть посредственных нравственных качеств. Почти все величайшие и мудрейшие мужи человечества на поверку окажутся в этом смысле самыми посредственными — то есть лучше других держащимися посередине между эксцессами добродетели и эксцессами порока. Если бы это было не так, они вряд ли добились бы процветания, а учитывая, как много людей вообще терпят полный крах, можно считать немалым достижением, если человек был при жизни не хуже своих ближних. Гомер рассказывает нам о некоем человеке, который поставил делом своей жизни
Очень высокий нравственный уровень подразумевает, кроме того, обладание редкими достоинствами добродетели, а редкие достоинства сродни редким растениям или животным — видам, оказавшимся неспособными поддерживать на земле свой род. Чтобы добродетель была практически применима, она, как золото, должна быть с примесью менее благородного, но более износоустойчивого металла.
Принято разделять добродетель и порок, как если бы это были две абсолютно разные и не соприкасающиеся друг с другом вещи. Но это не так. Нет полезной добродетели, не сплавленной с капелькой порока, и, пожалуй, ни единого порока, не приправленного щепоткой добродетели; добродетель и порок — это как жизнь и смерть, или как дух и материя: ничто не может существовать без некоторой поправки со стороны своей противоположности. Самая абсолютная жизнь содержит в себе смерть, а труп продолжает во многих отношениях оставаться живым организмом; и также сказано: «Если Ты, Господи, будешь вне всякой меры замечать беззакония»[91]
, то есть самые высокие из вообразимых идеалов допускают компромисс с пороком, достаточный для сохранения хорошей мины при плохой игре эпохи, если игра не заходит слишком далеко. То, что порок приходит на поклон к добродетели, известно давно; мы зовём это лицемерием; хорошо бы изобрести название поклону, на который добродетель нередко приходит, или должна была бы, будь она помудрее, приходить к пороку.Я допускаю, что кто-то сочтёт счастьем обладание моральными качествами, которые считаются выше всех прочих. Но тогда, если воплощать их в жизнь, они должны довольствоваться добродетелью как благом в самом себе и не ворчать, когда возвышенное донкихотство оказывается слишком дорогим удовольствием, за которое воздастся в царстве не от мира сего. Им не следует удивляться, если, пытаясь и на земле погулять, и в рай попасть, они окажутся фигурами довольно жалкими. Мы можем сколько угодно не верить тем или иным подробностям из рассказов о путях христианства, но огромная часть христианского учения останется для нас столь же истинной, как если бы мы принимали всё до мельчайших деталей. Нельзя служить Богу и маммоне; узок путь и тесны врата, ведущие к тому, что живущие верою почитают «единым на потребу»[92]
, и сказать об этом лучше, чем сказала Библия, невозможно. Хорошо, что существуют люди, так думающие, как хорошо и то, что в бизнесе существуют спекулянты, постоянно обжигающиеся на своей коммерции, — но отнюдь не хорошо, чтобы большинство сходило с «усреднённого», пробитого пути.Для большинства людей в большинстве обстоятельств удовольствие — осязаемые материальные блага мира сего — суть самое надёжное мерило добродетельности. Прогресс всегда достигается через удовольствие, а не через крайние и острые проявления добродетели, и самые добродетельные скорее склоняются к излишествам, чем к аскетизму. Применяя снова ту же метафору, бизнес, скажу, что конкуренция стала такой жёсткой, а процент прибыли так сильно урезан, что добродетель уже не может себе позволить упустить хоть какой-то реальный шанс и должна рассчитывать свои действия, целя на получение прибыли из конкретных сделок, а не из публикации броских рекламных проспектов. Поэтому она не станет пренебрегать, как пренебрегают многие, в других аспектах расчётливые и экономные люди, тем важным фактором, что у нас есть шанс избежать разоблачения, или что мы хотя бы умрём до того, как нас разоблачат. Разумная добродетель оценит этот шанс ровно по достоинству, не выше и не ниже.