Путём всея плоти

Поразительно! Ведь она считала, что души в нём не чает, и действительно любила его — во всяком случае, больше всех своих детей. Теория у неё была такая: столь самоотверженных и преданных родителей, как она и Теобальд, так заботящихся о высшем благе для своих детей, доныне свет не видывал. Эрнесту, конечно, уготовано великое будущее. Тем более необходима строгость, чтобы с самого начала охранить его от всяческого зла. Позволить себе роскошь строить воздушные замки, как строили до прихода Мессии иудейские матроны, о которых мы читаем в Книге, она не могла, ибо Мессия уже приходил; но вскорости ожидалось Второе пришествие и начало Тысячелетнего царства — никак не позднее 1866 года, когда Эрнест будет как раз в подходящем возрасте, и возвестить его приближение должен будет какой-нибудь современный Илия[94]. Бог свидетель, она никогда не уклонялась от мученического венца для себя и Теобальда, не уклонится и для сына своего, буде его жизнь понадобится для служения Искупителю. О нет! Если Бог повелит ей принести в жертву своего первенца, как Он повелел Аврааму, она отведёт его к Пигберийскому маяку и вонзит… нет, только не своею рукой, но оно и не понадобится… рука найдется… Ведь не зря Эрнеста крестили водою из Иордана. И устроила это не она и не Теобальд. Они ни о чём подобном не помышляли. А просто, когда понадобилась вода из священной реки для священного младенца, то нашёлся канал, по которому она притекла из далёкой Палестины через моря и земли к дверям дома, где лежал этот младенец. Что и говорить, это было чудом. Да, чудом! Чудом! Теперь это для неё очевидно. Иордан вышел из своего русла и притёк к её дому. И не надо, не надо спорить, будто никакого чуда не было. Чудеса никогда не происходят без материальных носителей; различие между верующими и неверующими в том, что первые могут увидеть чудо там, где вторые не могут. Иудеи не увидели чуда даже в воскрешении Лазаря и в окормлении пяти тысяч. Семейство Джона Понтифика никогда не увидело бы чуда в деле с иорданской водой. Сущность чуда не в том, что для него не используются материальные носители, но в использовании этих носителей для великой цели, которой без вмешательства свыше было бы не достичь; так, совершенно очевидно, что доктор Джонс не стал бы привозить воду из Иордана, если бы его не направляли свыше.

Надо бы сказать Теобальду, чтобы и он увидел всё это в… а впрочем, может быть, и не надо. Женская интуиция в таких вещах глубже и безошибочней мужской. Женщина более мужчины наделена всей полнотой Божественного. Ах, почему они не сохранили, как сокровище, эту воду после того, как использовали! Ни за что, ни при каких обстоятельствах её не следовало выливать, а ведь вылили! Впрочем, может быть, и это к лучшему — может быть, это было дано им в искушение, чтобы они придали воде неподобающе много смысла, а в этом духовная опасность — может быть, духовная гордыня, смертный грех, который она ненавидела и которого страшилась пуще всех остальных грехов. Что же до канала, по которому Иордан притёк в Бэттерсби, то он ничуть не значительней той земли, по которой протекает река в самой Палестине. Доктор Джонс — человек мира сего, суетный, и даже весьма, и таким же, к сожалению, был её свёкор, хотя и в меньшей степени: в глубине души, несомненно, человек духовный, и с возрастом становившийся всё духовнее, а всё же испорченный сим миром, кроме, может быть, последних нескольких часов перед смертью, тогда как они с Теобальдом всё отдали ради Христа. ОНИ — не от мира сего. Во всяком случае, Теобальд. Она тоже, и она чувствовала, что возросла в благодати с тех пор, как перестала есть удавленину и кровь — это как омовение в Иордане по сравнению с омовением в Аване и Фарфаре, реках Дамасских[95]. Её сын никогда не прикоснётся к задушенной птице и кровяной колбасе — уж об этом-то она позаботится. Пока у него режутся зубы, надо добыть для него коралловую кусалку из окрестностей Яффы, там, на тех брегах, водятся коралловые насекомые, так что, если постараться, достать можно; надо написать доктору Джонсу — и прочая, и прочая. И так часами, изо дня в день, год за годом. Нет, правда, в меру своих способностей любить, миссис Теобальд любила своего ребёнка великой любовью, но эти её мечтания! по сравнению с ними самые фантастические сновидения выглядели бы скучной повседневностью.

Когда Эрнесту пошёл второй год, Теобальд, как я уже говорил, начал учить его читать. На второй день после начала обучения он начал его пороть.

Это было «мучительно», как сказал он Кристине, но ведь только так и можно, и только так он и поступал. Ребёнок был тщедушен, бледен и болезнен, и они постоянно посылали за доктором, а тот пичкал его каломелью и джеймсовым порошком[96]. Всё это делалось с любовью, рвением, страхом, нетерпимостью и тупостью. Они были тупыми в мелочах; тупой же в малом туп и в большом[97].