Пыль грез. Том 2

Я ж всю жизнь старался не высовываться. Не привлекать внимания. Хватай что можно и беги изо всех сил как можно дальше, пока опять что-нибудь не понадобится. Все было так просто. И разумно. Разве за это убивают?

Он и не подозревал, что мысли до такой степени способны выматывать. Шеб с трудом взобрался на мостик, под ногами предательски заскрипело железо – что, гады, не могли из дерева сделать? От ядовитых облачных испарений его разобрал кашель, глаза слезились, носоглотку жгло огнем, он сделал несколько неуверенных шагов и остановился.

Хватит уже бегать. На все, что он сделал, имелись причины. Вот и все тут!

Но, Шеб, сколько других пострадало от твоей руки.

– Я не виноват, что они у меня на пути оказались. Сами должны были соображать!

Но ты, Шеб, самой своей жизнью обрекал их на страдания.

– Раз они сами с собой справиться не могли, я-то тут при чем?

Это верно, не могли. Да разве они после этого вообще люди?

– Что? – Он поднял глаза на убийцу. – Эй, так нечестно!

– Ты прав, Шеб. Нечестно – и никогда не было.

Сверкнул клинок.

Призрак вскрикнул. Внезапно оказалось, что он целиком здесь, в зале Матроны. Все было заполнено клубящимися испарениями. Раутос опустился на колени, не в силах справиться с рыданиями. Бриз все бросала плитки, только это были уже не плитки, а монеты, ярко блестящие монеты – однако стоило ей взглянуть на очередную россыпь, следовал разочарованный возглас, и она снова сгребала их в кучу – воздух был заполнен непрерывным бряканьем и звоном.

– Ответов нет! – шипела она раз за разом. – Ответов нет! Ответов нет!

Таксилиец стоял перед огромным троном, негромко бормоча себе под нос:

– Сулкит его преобразовала – теперь он ждет – все теперь ждет. Ничего не понимаю.

Сама Сулкит стояла рядом. Ее тело теперь изменило форму, вытянулось, плечи опустились, морда сделалась короче и шире, на клыках заблестело масло. Неподвижный, немигающий взгляд серых глаз рептилии – личинка уже не была личинкой. Перед призраком стоял стражник Дж’ан.

И выдерживать его нечеловеческий взгляд было невыносимо.

Вид шагнул в зал и остановился на пороге. С клинка капает, утыканный заклепками жилет весь покрыт спереди брызгами и потеками. Лицо неподвижное. Глаза как у слепца.

– Здорово, приятель, – произнес он. – С кого начнем?

Призрак отшатнулся от него.

Раутос стоял перед женой. Еще один вечер прошел в молчании, но сейчас нарыв, казалось, наконец лопнул. Она всматривалась ему в лицо с каким-то непонятным, утомленным выражением.

– Муж мой, тебе меня совсем не жалко?

– Если что у меня и осталось, так это жалость, – ответил он.

Она отвела глаза.

– Даже так.

– Ты давно сдалась, махнула на себя рукой, – сказал ей Раутос. – Чего я никогда не понимал.

– Сдаются, Раутос, не обязательно по доброй воле.

Он некоторое время смотрел на нее.

– Но в чем для тебя, Эскил, заключается радость в жизни? В чем ты находишь удовольствие – день за днем, ночь за ночью?

– Тебя это давно уже не интересует.

– То есть?

– Ты нашел себе хобби. Единственное, что способно зажечь огонь у тебя в глазах. А моей радостью, муж мой, был ты. Пока меня не покинул.

Да, теперь он вспомнил. Но такое было лишь один раз, одну-единственную ночь.

– Но это неправильно, – его голос дрогнул. – Перекладывать все… на кого-то другого.

Она лишь пожала плечами, и это оказалось страшней всего.

– Я просто тебе надоела? Но, Раутос, это ведь неправда. В конце концов, разве может надоесть та, кого ты и замечать-то не хочешь?

– Я тебя замечал.

– Только чтобы отвернуться. Пока не дошло до того, что у тебя – сам говоришь – не осталось ничего кроме жалости. А когда-то ты говорил, что меня любишь.

– Я тебя любил.

– Раутос Хиванар, что ты такое раскапываешь на речном берегу?

– Механизмы. Я так думаю.

– И чем они так тебя привлекают?

– Сам не знаю. Тем, что я не могу понять их цели, их предназначения, – почему мы вообще об этом заговорили?

– Послушай меня, Раутос. Это просто обломки. Даже если они были частью машины, в чем бы ни заключалось ее назначение – теперь она сломана.

– Иди спать, Эскил.

Она ушла, и это был последний раз, когда они поговорили по-настоящему. Он помнил, как сидел потом, уронив голову на ладони, безмолвный и неподвижный снаружи, переполненный рыданиями изнутри. Да, машина сломана. И он это знал. А оставшиеся от нее части совершенно бессмысленны. Оказалось, что его жалость была в то же время и жалостью к самому себе.

Раутос почувствовал укус клинка, и в то мгновение, когда еще не нахлынула боль, попытался улыбнуться.

Стоя над телом, Вид перевел взгляд на Таксилийца. Ненадолго задержал, потом обернулся к Бриз. Та, стоя на коленях, сгребала монеты.