Пыльные перья

Она была растрепанной и заспанной и в малиново-желейном воздухе казалась совсем мягкой, свет любил ее лицо, окрашивал во все оттенки полусонной нежности.

– Он принялся истошно орать под дверью ровно в полночь. Потому он – Полночь. А убить он меня не пытается, потому что чувствует, что он мне нравится, а вот тебе – не очень.

Мятежный пожал плечами, тонкая душевная организация кота его волновала сейчас мало. Грин во сне смахнул с лица назойливый черный пушистый хвост.

– Как он? – Саша повела в воздухе рукой, перышки на ее браслете зазвонили знакомо раздражающе, Мятежный качнул головой, будто пытаясь отгородиться и от звона, и от солнечных бликов, играющих на золотых перьях.

– Он… лучше. Думаю, если отлежится завтра, то будет в порядке.

Он чувствовал себя будто перед расстрелом, не на месте в этой комнате, в этом розовом воздухе, все более поворачивающим в пронзительный апельсиновый. И под ее взглядом тоже. Лишний человек. Он помнил, что Грин дал ему место и дал ему смысл, и принимал его. Но у нее тоже здесь было место, и он понятия не имел, как к этому относиться. Мятежный отозвался шепотом:

– Отлежится, конечно. Я пойду тогда. Вернусь утром.

Ему хотелось остаться или охранять сон – или быть хоть сколько-то полезным, но она уже была здесь, и отпечаток подушки на ее лице только-только начал сходить. А значит, он вполне мог найти путь в свою комнату. Как он устал. Как он охренительно сильно устал. Лицо Грина в оранжевеющем рассвете было спокойным. И таким расслабленным. И Мятежный мог выдохнуть. Наконец.

Саша спрыгнула с кровати легко, босые ноги коснулись пола совсем бесшумно. Больше всего она напоминала сестру Полуночи и второго, белого, кота. Назвать его Полдень? Для контраста?

– Подожди. – Мятежный замер, и Саша сейчас кожей чувствовала: они одни сейчас впервые с того момента на балконе, а до этого – с момента в коридоре. Саше хотелось его ударить или хотелось его обнять – это всегда одни и те же вопросы. Или никогда больше не видеть. Ты все перепутал. И я позволила этому случиться.

Дыхание Грина, и ворчание котов, и тишина, рассвет, удивительный такой. Она повернулась к окну на секунду и замерла, впитывая каждый лучик, надеясь, что он наполнит ее изнутри. И значит, еще один день пройдет легко.

– Марк. Мне нужно, чтобы ты меня услышал. И чтобы я сама себя услышала. Никаких больше ссор. Не сейчас. После – вцепимся друг в друга с той же силой. После. Но я не хочу думать об этом «после», пусть оно не наступит.

Будто после него будет хоть что-то. После него не будет ничего.

Мятежный слушал ее, склонив голову, и Саша его черный знающий взгляд сейчас почти ненавидела, он ей в душу смотрел. Ей не хотелось думать, какого человека он там видел. Ей не хотелось быть этим человеком. Она облизывалась нервно, по-кошачьи, прикрывала глаза от солнца мягкой лапой.

– Мы тратим не свое время. Мы тратим его время. И оно заканчивается. Я прошу тебя. Пожалуйста. Ради него.

Ради мальчика, спящего на кровати, спящего так крепко, что он не слышал ни шипения, ни шагов, ни голосов. Спящего так крепко, потому что их присутствие для него было родным, безопасным. Ради мальчика, за которым они оба пошли бы на край света, износили бы железные башмаки. А что до нас с тобой? Я понятия не имею, что с нами произошло, но послушай. Время поговорить о нас еще будет.

– И не надо никуда идти. Оставайся. Он будет счастлив тебя здесь завтра увидеть. Ладно?

Мятежный смотрел на нее долго, и Саша понятия не имела, о чем именно он думал. На секунду ей показалось даже, что он к ней потянулся. Он был здесь, и, если отпустить себя на секунду, можно было забыть обо всем, что случилось до этого. И Саша помнила время, когда во всем Центре могла верить только одному человеку, потому что только он понимал, где у нее болит. И что у нее болит. У него самого болело там же. Для него не нужно было быть никем, кроме себя самой. Мятежный даже не ответил – кивнул коротко, поспешно, будто сам не успевал угнаться за собственными решениями.

– Иди в постель, я в кресле останусь. Не смотри так, этим тварюшкам время нужно, похоже, чтобы ко мне привыкнуть. Выгонять их, увы, никто не собирается. На колбасу пускать тоже. Значит, мирный договор распространяется и на них.

Саша издала негромкий смешок, еле слышный, укладываясь обратно под одеяло, сгоняя Полночь прочь с подушки, прижимаясь к Грину. Ночи становились холоднее, и никакие рассветы воздух уже не прогревали. В комнате стало будто легче дышать. И пусть мирный договор, весь шитый белыми нитками, да еще и криво, грозился расползтись в любую секунду. Пусть.

Эту ночь мы выиграли все равно. Она наша.

Интермедия Мальчик-метеор