Р26/5/ПСИ и я

— Да. Ладно, — произнес он, возвращая фото. — Я вам сообщу, если она понадобится. Вообще-то я не уверен, что этот материал удастся использовать. Недостаточно... э-э-э... остроты. Нет сюжета. Возможно, я зря тратил время. Ну ладно. Я поехал. — Он шаркнул ножкой, пожал каждому из нас руку и ушел.

— В чем дело? — спросил Гриффитс, задетый его стремительным отъездом.

— Ты же слышал, что он сказал. Неинтересно. Да я и не думаю, что это имеет значение. Было бы только хуже: понаехали бы зеваки, путались бы тут под ногами.

Ответ его потонул в реве неожиданно включенных двигателей. Экскаватор дернулся, наклонился и съехал с платформы на каменистый грунт. Развернулся со скрежетом гусениц и пошел вверх по склону. Из кабины на нас молча смотрел Джеф.

Работа началась.

В этот день я ушел часов в пять. Гриффитс остался под моросящим дождем, наблюдая, как рабочие налаживают прожекторы. На службу заходить не хотелось, и вообще я смертельно устал. Что-то было в этой ситуации — черствость экскаваторщиков, поведение корреспондента, просто отношение к случившемуся всех, включая и меня самого, — что не давало мне покоя целый день и выворачивало душу наизнанку. К концу дня я ненавидел уже всех подряд. Больше всего себя. Никак не мог избавиться от мысли об этой невзрачной девчонке, заваленной там, под землей.

Ни к чему хорошему это привести не могло. Это — ощущение, которое иначе как симпатией не назовешь, и я старался гнать его прочь. Подобные чувства могут стоить мне должности, могут превратить меня в одного из тех безликих тысяч, что едут каждое утро по самодвижущейся полосе к Юго-Восточному Промышленному Комплексу. Я мог бы стать таким же, как Гриффитс, — механиком, у которого от силы 800 кредиток в год. Дорис такое вряд ли понравится: для нее общественное положение всегда значило очень много. До сих пор помню тот случай, когда из-за незначительной поломки в машине нам пришлось ехать на самодвижущейся полосе. Помню ее лицо, этот застывший взгляд, когда она стояла, покачиваясь в такт движению, в окружении рабочих в комбинезонах. Она ушла в себя, мысленно съежилась, словно пытаясь уменьшить воздействие физического контакта с толпой. Казалось, она говорила тем самым: «Да, может быть, я и стою здесь с ними, но душой я вовсе не здесь, я выше».

Может быть, так оно и есть, когда ее муж, то есть я, приносит домой четыре тысячи в год. Она может себе позволить витать где-то там. Говорят, все люди созданы равными, и в соответствии с этим каждому по рождению назначается Основная Индивидуальная Значимость в 600 кредиток. Но время идет, и Природа берет свое: кто лезет, тот оказывается наверху. Как я. А Гриффитсы и их невзрачные девчонки остаются позади, не способные вырваться из затягивающей массы. А почему, собственно, нет? Они уже отличаются. Они доказали, что хуже. Вот это и есть дарвинизм.

Хорошая у нас Система. Самая лучшая!

Наверно, поэтому в тот вечер я напился, и, когда пришел домой, мне стало плохо. Дорис тут же устроила сцену. Я послал ее к черту. Громко, так чтобы могли слышать соседи. В соседней квартире живут люди с Уровнем Общественной Значимости всего в 1500 кредиток. Один только бог знает, как они расплачиваются за жилье.

Весь следующий день я сидел в своем кабинете и думал о том, как идут дела на шахте. Форбс не появлялся, слава богу. И без его тотальных проверок я чувствовал себя отвратительно. Еще через день после полудня я не выдержал. Сказал Эклесу, что ухожу, и вышел, не обращая внимания на его трескотню о назначенных на вторую половину дня приемах. Сел в машину и поехал к шахте.

Выбираясь из кабины — слава богу, дождя не было, — я заметил одинокую фигуру Гриффитса на склоне холма, из которого чудовищные челюсти экскаватора уже выгрызли огромный кусок. Гриффитс глядел в яму, дна которой я еще не мог видеть. Экскаватор стоял, и вокруг было подозрительно тихо. Работа остановилась, и я подумал, что экскаваторщики решили произвести очередные расходы из графы «Разное».

— В чем дело? — спросил я Гриффитса.

Выражение его лица осталось неизменным. Он посмотрел на меня невидящим взглядом и опять уставился на дно ямы.

Рабочие курили, облокотясь на впившийся в землю ковш экскаватора. Пока я спускался к ним в яму, они не сводили с меня глаз.

— Плохи дела, — коротко сказал один из них, не вынимая изо рта сигарету.

— О господи! — Я огляделся, пытаясь найти объяснение их бездеятельности, и ничего не обнаружил. Они ждали, когда я спрошу.

— Ну, какие трудности?

Вместо ответа Джеф взял лом и выразительно ударил по земле. Звякнуло. Я наклонился и разгреб крошево из сланца ладонью.

Под сланцем оказался слой сплошного гранита.

Избегая затравленного взгляда Гриффитса, я выбрался из ямы и спустился по склону к машине.