Раб колдуньи

Вот такие воспоминания Палыч любил больше. Он стеснялся своих извращений, предавался им по неодолимому зову плоти, а насытившись, всегда старался как-то побыстрее подняться из грязи, в которую сам себя загнал, и опустить поглубже тех, кто в этом, по его мнению, был виноват. Такой примитивный защитный комплекс извращенца. Компенсаторика.

А в тот вечер, три дня тому назад, он именно в таком, двойственном состоянии духа и плоти въехал в город Торжок. Почему именно в этот город? Наверное, потому, что хотел поговорить еще раз с Цезарем Карловичем, с которым у него как раз и была предварительная договоренность насчет кошелька с биткоинами и возможном – только возможном! – преемничестве. А может, какая еще неведомая сила его туда вела – после двух стаканов коньяка губер уже окончательно раскрепостился и ни о чем таком не думал. Ему хотелось грязных приключений – погулять напоследок перед отъездом в Москву, где, он понимал это вполне отчетливо, первое время надо будет завязать со всякими запретными шалостями.

И как назло в Торжке он никого не нашел. Постоял возле вокзала, присматриваясь к таксистам и выходящим из последней электрички приезжим. Зашел в вокзальный буфет, где сидела парочка довольно подозрительных типов, о чем-то сосредоточенно спорящих и даже отписывавших что-то на салфетке. Пал Палычу очень не понравилось, как поглядел на него поверх бокала пива один из этих странных персонажей. Как будто узнал старого знакомого, и даже, вот наглец, отсалютовал ему сигаретой!

Где я мог его видеть? – настороженно спросил себя Палыч и, поспешно выходя из буфета, постарался прогнать рожу этого вокзального прощелыги через свою оперативную память. Но увы, несмотря на то, что на память он никогда не жаловался, а рожу эту видел вот только что, секунду назад, не то что вспомнить, а даже восстановить перед мысленным взором он не смог.

Это было очень странно. Собеседника этого типа Палыч запомнил хорошо, хотя тот и сидел вполоборота к нему, а вот на месте прощелыги было лишь тёмное пятно. Вернее, ничего не было. И эта кривая ухмылка, и этот нелепый салют дымящейся сигареткой…

Тоже мне, нашёл ровню! Да будь здесь его, губера, охрана, этого супчика вывели бы из буфета под видом проверки документов, да в печень невзначай сунули всего один разок. Так, чтобы кровью ссался ближайшие пару месяцев, – зло подумал его превосходительство, шагая к своей машине.

Он прокатился еще до Ильинской площади, потусовался и там, но тоже никаких распутных девок не обнаружил. Не поленился проехать через мост на Пушкинскую площадь, к городскому парку. Парк из глухого и унылого полупустыря превратился в уютное место прогулок горожан – и все стараниями его команды! Здесь теперь тоже выложили все дорожки новомодной плиткой, понаставили так много фонарей, что их отсвет заливал даже ночное небо, и был виден с любого конца города, а лавочки были теперь так солидны и прочны, что никакие вандалы ничего с ними пока сделать не могли.

Губер предпочел в сам парк не соваться, уж слишком там было светло и, несмотря на поздний час, все еще людно. Мало ли, кто узнает лицо, мелькающее ежедневно на областном ТВ.

И так было видно, что люди здесь собираются приличные, и пьяных шалав нигде не видно.

Сплюнув в сердцах, Пал Палыч погнал свою машину в самый дальний конец города – на Старицкую, и дальше, к зоне строго режима. Покрутился и там, среди старых бараков, частных домиков и чернеющих проёмами окон незаселенных новостроек.

Всё было безрезультатно. Проституток в городе Торжке больше не водилось.

Вернее, они, конечно были, но на улицах по вечерам и ночам не разгуливали и честных благородных отцов семейств и порядочных женихов не соблазняли.

Конечно, можно было бы возвращаться домой, порадовавшись, что его, губернатора, борьба с темным злом разврата и наркомании дает свои неоспоримые результаты, но…

Но похоть уже овладела его нутром и жарко будоражила кровь. Ему хотелось грязных, потных, пьяных и размалёванных шлюх, которые бы плевали ему в лицо и со смехом бы совали свои морщинистые пальцы с облупившимся розово-кислотным лаком ему в рот, царапая отросшими ногтями с черной окантовкой язык и щёки изнутри.

Сегодня ему пришла в голову, вернее в то место, которым он сейчас думал, совсем уж дикая фантазия. Будто бы местные бляди схватят его и, узнав в нем того самого борца с ними, задумают ему жестоко отомстить. Навалившись всей толпой, разденут его догола и переоденут в свои заношенные и мерзко пахнущие шмотки. А потом еще в пьяном угаре разрисуют ему харю своей жуткой косметикой. Превратив его в такую же сосалку как они сами. И будут держать где-нибудь взаперти, в сексуальном рабстве, шантажируя отнятым удостоверением губернатора, которое в случае его неповиновения отправят по почте в администрацию президента, приложив соответствующие фото. На которых его заставят улыбаться, уткнувшись носом в чью-нибудь волосатую пизду, мокрую и перепачканную выделениями.