Работа для оборотня (СИ)

- Извинения приняты, – буркнул Ремус, и рывком поднялся с дивана, так что виски просверлила боль.

- Значит, травка? – послышался голос от двери. Ремус обернулся и устало посмотрел на высокого мужчину в светло-коричневом джемпере и обтрёпанных домашних брюках. Хмурое, рано постаревшее лицо мужчины казалось длинным из-за обширных залысин, вгрызавшихся в каштановые с проседью волосы, губы под усами скривились в недовольной гримасе. Это был его отец, Лайелл Люпин.

- Не сердитесь, – сказал Квентин виновато. – Ему это было нужно.

Лайелл поставил на угловой столик чашку с чаем и засунул руки в карманы, слегка покачиваясь и недовольно глядя на сына:

- Рем, ты же знаешь, к чему это приведёт. Мы с тобой уже обсуждали это. Если тебе нужно утешение, в наркотиках его не найдёшь…

Он осёкся, когда сын поднял на него мрачные глаза.

- Утешение? – переспросил Ремус. – Мой лучший друг убил трёх других лучших друзей. О каком утешении ты, черт возьми, говоришь? Если я захочу кому-то пожаловаться, то уж точно не тебе.

Лайелл побледнел.

- Рем, – сурово заговорил он, – смени тон. Ты пока ещё живёшь в моём доме.

- Это ненадолго, – отозвался Ремус и ушёл в ванную.

Услышав его шаги, зажглись волшебные свечи возле зеркала. Ремус посмотрел на себя и вздохнул: вид у него был тот ещё – щетину и синяки под глазами можно стерпеть, но откуда взялась эта длинная царапина на щеке, заползающая на подбородок? Наверное, он поранился ещё в квартире Квентина, когда пришлось срочно бежать сквозь разбитое окно. Он повернул краны над ванной, и вскоре комнату заволок пар, замутив зеркало и стерев его отражение.

Ему понадобилось время, чтобы привести себя в порядок. Брюки и рубашка были изрезаны осколками стекла, и он бросил их в корзину для грязного белья, решив заняться починкой позже. Когда он наконец вышел из ванной и проскользнул в свою комнату за свежей одеждой, ни Квентина, ни отца поблизости не было.

Впервые за несколько недель он оказался в своей комнате. Он велел себе отвернуться, не смотреть на стену слева от окна, но всё время, пока натягивал джинсы и свитер, чувствовал их взгляд. Потом всё же обернулся.

На фотографии были они, все пятеро. День выпуска, и они такие неуклюжие в своих парадных мантиях… кроме Сириуса, конечно, тот даже в мятой майке умудрялся выглядеть прекрасно, а уж в роскошной мантии его аристократическая красота была особенно заметна. Джеймс и Лили стояли в центре: они встречались уже год, они были прекрасны и счастливы, и отблеск этого счастья падал на Ремуса и Питера, от чего и их невзрачная внешность казалась симпатичной. Ремус перевёл взгляд на другую фотографию, и тоска снова сжала ему сердце. На той фотографии были он и Сириус, они вдвоём. Они лежали на ковре из осенних листьев, и Сириус лениво улыбался в камеру, время от времени поворачиваясь и медленно целуя Ремуса в щёку. Ремус смотрел на самого себя, такого счастливого, смеющегося, и не узнавал в этом весёлом юноше мрачного небритого незнакомца, которого видел в зеркале несколько минут назад.

Глаза наполнились злыми слезами. Закусив губу, он сжал в кулаке палочку и направил её на школьную фотографию. Это совсем просто, правда? Сириус рассказывал, что его мать сделала с родовым гобеленом. Почему бы ему не сделать то же самое? Сириус предал их всех. Когда эта мысль пришла ему в голову? Год назад, когда родился Гарри? Или ещё раньше? Ремус вспомнил, как Сириус оттолкнул его от себя. Как мастерски он притворялся, что подозревает в предательстве его, а тем временем, должно быть, размышлял, прикидывал в своей умной голове, когда бы выбрать самый удачный момент… Слёзы уже текли по щекам. Ты всегда был умным, правда, Сириус? Ты всегда был отличником, учителя обожали тебя, прощали тебе все шалости и колкости. Как хорошо ты всё продумал, Сириус… Ты притворялся, что подозреваешь меня, чтобы никто не подозревал тебя. Может, если бы не Питер, сейчас я бы сидел в Азкабане, а ты был бы уже со своим Лордом… И ты ещё смел говорить мне, что любишь меня. Ты любил не меня, а спать со мной.

Огонёк загорелся на кончике палочки. Ремус поднёс её к фотографии. Ещё немного, один дюйм – и Сириус сгорит. От него останется обугленное пятно, как на его родовом гобелене. Интересно, он, живой, запертый в Азкабане – он почувствует это? Хотелось бы, чтобы почувствовал. Но этот дюйм воздуха вдруг стал непроницаемым, как камень, как могучие стены Хогвартса. Ремус понял, что не сможет этого сделать. Он опустил палочку, и огонёк погас.

Резкий стук в дверь заставил его вздрогнуть и повернуться. В комнату заглянул Квентин.

- Ты в порядке? – поинтересовался он. – Давай на кухню. Надо позавтракать.

Маленькую, уютную кухню наполнял солнечный свет и запах кофе. Глядя на то, как хафлпаффец ловко разбивает на сковороду яйца, Ремус ощутил, что ему страшно хочется есть. Голод был прямо-таки волчий.