Работа собой. Записки психотерапевта

Я облегченно убрала «Собаку», которой уже ничто не угрожало, открыла ноут и принялась писать этот текст. Меня снова отвлек сосед. Он что-то говорил, обращаясь ко мне, и держа в руке стакан. Я сдвинула одно ухо от наушника:

— Давайте выпьем за то, чтобы мы с вами никогда не летели в Японию. Вы очень неразговорчивая.

«Почему в Японию?» — подумала я. — «На Бали дольше». Но ответила:

— Выпейте.

И он выпил. А я продолжила писать, немного опасаясь, что он станет от скуки заглядывать ко мне в экран. Но он не стал. Я сегодня съела мысленный гриб

Сидела на детской площадке. Вечерело. Петя раскачивался на качелях. Саша стояла поодаль. В следующее мгновение по улице (метров 200 от нас, за деревьями) проехало, судя по звуку, сразу несколько машин с сиренами. Было такое ощущение, что они обгоняют друг друга. Они сигналили как-то нехорошо и отчаянно, и на внутреннем экране проступила картинка: машины сталкиваются, взрываются и здоровенные горящие ошметки металла летят в нашу сторону.

Ошметки летят, летят… И в следующее мгновение я с удовлетворением понимаю, что до нас им слишком далеко. В этот момент сирены как раз стихли, и в небе над нами шумно пролетел самолет. Он прорисовал в звуковой картинке борозду, которая тут же раздвинула вокруг меня пространство. Вслед за самолетом какая-то птичка в кустах очень отчетливо проставила точку с запятой и затихла. Слева объемной мягкой рукой коснулся ветер. И Саша большими, отдельными и очень правильными словами сказала: «Я пойду вот сюда…» — и единственно-верной траекторией отправилась вокруг качелей к песочнице. Вокруг — чтобы качели ее не задели. К песочнице — потому, что она туда хотела. Ничего более правильного она и сделать не могла.

А Петя в это время красиво и спокойно раскачивался. Что еще он мог делать, если именно этого и хотел? Как только я подумала это, птичка из кустов подтвердила абсолютное наличие мировой гармонии на вверенном мне в тот момент отрезке времени и пространства. Она чирикнула восклицательный знак.

Сверху смотрело единственно-возможного оттенка небо. Стоит ли говорить, какого?

Не бойся, я с тобой

В детском саду часто давали кефир. Очень не любила кефир и боялась, что будут заставлять его пить. Потом привыкла пить кефир и перестала бояться.

Боялась делать прививку-пуговку. С третьего раза привыкла. Боялась воспитательницу. Но детский сад кончился. Началась школа. Мальчики. Боялась мальчиков. Но привыкла и перестала. Очень боялась потерять невинность. Потеряла. Оказалось — не страшно. Вышла замуж, хотя боялась. Во второй раз боялась уже меньше, чем в первый. Потом привыкла. Боялась забеременеть, и забеременела. Сильно боялась рожать. Потом родила одного, второго, третьего — и перестала бояться. Боялась развестись. Развелась. Оказалось — можно жить. Жила. Очень боялась умирать. Я плохо считаю

Недавно одна клиентка попросила меня посчитать, сколько она должна мне в рублях, и я только через 2 часа поняла, что обсчитала себя на 200 рублей. Успокоиться мне удалось мыслью о контрпереносе. Я отвлеклась на самоанализ, и мне перестало быть обидно.

Плохо считаю я давно. Точнее — всегда. В свое время меня хотели выгнать из МХУ 1905 года из-за математики. Затем, когда я решила поступать на психфак МГУ, мне пришлось за год пройти программу по математике начиная с деления в столбик. Я не шучу. В начале года я выучила деление в столбик и таблицу умножения, а в конце уже подобралась вплотную к параметрическим уравнениям. За тот год у меня сменилось 4 репетитора по математике, из которых трое сбежали сами. Первого как раз напугала таблица умножения, выписанная мною с тетрадки и заправленная под стекло письменного стола. «Ага», сказал он. «Это — таблица умножения. Вы решили ее выучить». И больше не пришел. Честный человек, но не орел.

В МГУ мне удалось постичь азы теории вероятности и статистики. До сих пор я примерно помню, как они работают. Но считать я все равно не умею. Моя няня считает зарплату сама. Раз в неделю я говорю ей: «Наташа, сколько там денег?». Она говорит, и я отдаю ей такую сумму. Я ни разу не перепроверяла.

Кстати, о синестезиях. Цифры, обозначающие школьные оценки (первая пятерка) у меня крашеные. Единица — мертвенно-белая. Единицу можно было схлопотать только за поведение, поэтому от нее веет каким-то холодом осуждения. Каким-то условным принятием пасет от единицы. Каким-то педагогизмом и воспитательностью. У меня были единицы за поведение, да. А по математике у меня были двойки и тройки. Двойки — белые, а тройки — темно-синие. Четверочки, такие желто-оранжевые, бывали по другим предметам. И дальше — чем ближе к литературе и биологии — тем все это дело нагревалось поближе к пятерке. Оно там накаляется, да. Пятерка, она у меня красная, как у всех пионеров. Куда деваться?