Работы Фрейда по технике психоанализа.

С другой стороны, что же происходит в период между тремя годами одним месяцем и четырьмя годами, если не то, что субъект научается интегрировать события своей жизни в определенном законе, в поле символических значений, в человеческом универсализующем поле значений? Вот почему, по крайней мере в эту пору, данный детский невроз представляет собой в точности то же самое, что и психоанализ. Он играет ту же роль, что и психоанализ, т. е. проводит реинтеграцию прошлого и в игре символов задействует сам оттиск Pragung, настигая его лишь в пределе, и притом задним числом, nachtraglich, как пишет Фрейд.

Когда благодаря игре событий Pragung оказывается интегрированным в историю в форме символа, оттиск грозит появиться в любой момент. И когда, спустя ровно два с половиной года после вмешательства в жизнь субъекта — а быть может, согласно сказанному мной, спустя три с половиной года — он действительно проявляется, то из-за того, что форма его первой символической интеграции была потрясением для субъекта, оттиск приобретает в плоскости воображаемого характер травмы.

Травма, в той мере как она оказывает вытесняющее действие, вмешивается задним числом, nachtraglich. В такой момент нечто отделяется от субъекта в том самом символическом мире, в процессе интеграции которого субъект как раз и находится. Впредь это нечто уже не будет относиться к субъекту, не будет присутствовать в его речи, не будет интегрировано им. И тем не менее оно здесь же и останется и будет, если можно так сказать, выговариваться чем-то, субъекту неподвластным. Вот что станет первым ядром того, что впоследствии получит название симптома.

Иначе говоря, между описанным мной моментом анализа и промежуточным моментом, между тиснением и символическим вытеснением, никакой существенной разницы нет.

Есть лишь одно различие, а именно: в такой момент рядом нет никого, кто мог бы субъекту дать в помощь слово. Конституировав свое первое ядро, вытеснение начинает действовать. Теперь уже существует центральная точка, вокруг которой позже может произойти организация симптомов, последующих вытеснений и в то же время — поскольку вытеснение и возврат вытесненного, одно и то же — возврат вытесненного.

Лакан: — Вы нисколько не удивлены тем, что возврат вытесненного и вытеснение — это одно и то же?

Д-р X: — О/меня уже ничто не удивляет.

Лакан: — Есть люди, которых это удивляет. Хотя Х и говорит нам, что его уже ничем не удивишь.

О. Маннони; — Этим снимается встречающееся порой понятие удачного вытеснения.

Лакан: — Нет, оно тут не снимается. Чтобы объяснить вам это, пришлось бы разобрать всю диалектику забывания. Всякая удавшаяся символическая интеграция привносит своего рода нормальное забвение. Но это увело бы нас слишком далеко от фрейдовской диалектики.

О. Маннони: — В этом случае забывание обходится без возврата вытесненного?

Лакан: — Да, без возврата вытесненного. Интеграция в историю явно подразумевает забвение целого мира теней, которые не получают доступа к символическому существованию. А если такое символическое существование удается субъекту и полностью им принимается, оно не влачит за собой никакого груза. Тут уместно было бы обратиться к хайдеггеровским понятиям. Во всяком вступлении существа в его словесное жилище существует дополнительное по отношению к любому a^Oeia поле забвения,).

Ипполит: — В формуле Маннони мне остается непонятным слово "удачное".

Лакан: — Это выражение терапевта. Удачное вытеснение — это суть.

Ипполит: — "Удачное "могло бы означать самое глубокое забывание.

Лакан: — Об этом я и говорю.

Ипполит: — Тогда "удачное" в некотором смысле будет означать полный провал. Чтобы достичь интегрированности бытия, необходимо, чтобы человек забыл суть. "Удачное" — это "провал". Хайдеггер не принял бы слова "удачное".Лишь с терапевтической точки зрения можно говорить здесь об "удачном".

Лакан: — Это точка зрения терапевта. Тем не менее, такое поле ошибки, наличное во всякой реализации бытия, Хайдеггер, похоже, возводит к своего рода основополагающей Х^Э^, тени истины.

Ипполит: — Для Хайдеггера удача терапевта — это самое худшее. Это забвение забвения. Хайдегеровская подлинность состоит в том, чтобы не погрузиться в забвении забвения.

Лакан: — Да, поскольку Хайдеггер создал из такого возвращения к истокам бытия своего рода философский закон.