Работы о Льве Толстом

Культура каждой эпохи слагается на основе соотношений и взаимодействий тех элементов, которые выдвигаются заново и действуют под знаком «современности», с теми, которые удерживают или возрождают старинные традиции, противореча первым, сопротивляясь им и осложняя духом «архаистичности» попытки вырвать­ся из истории. Архаистические элементы есть в любом произведении искусства, но они не всегда одни и те же, неодинакова их функция и не всегда они в данной системе являются решающими. Иногда их роль второстепенная, пассивная; иногда именно на них делается нажим. Писемский, например, делает нажим на архаи- стичность некоторых элементов стиля («грубость»), перенося этот принцип из области стиха (Катенин) в прозу; от него идет Лесков, работающий уже по прин­ципу архаистической стилизации, делающий свою речь витиеватой, играющий стилистическими пластами. Толстой архаизирует другие элементы прозы, тоже следуя за стихом (Тютчев) и поглощая его, — элементы самой конструкции, жанра, сюжета; он разлагает вещь на куски, строит мозаику «подробностей», сцепляет их «генерализациями» — то ораторскими, то лирическими, то философскими, рас­шатывая перегородки, отделяющие «беллетристику» от других жанров, и т. д. Фа­була исчезает, герой становится «свободным».

Можно сказать, что художественное творчество Толстого родилось из этого архаистического пафоса — как демонстрация против «современности»; поэтому оно в основе своей нигилистично, вдохновлено отрицанием «убеждений», по от­ношению к которым у него всегда готов вопрос — «не вздор ли это все?», и, напро­тив, утверждением примитивных абсолютных «истин», существующих вне истории и вклиняющих человека в природу. «Много людей умерло, много родилось, много выросло и состарилось» — вот ответ Толстого на всевозможные политические, экономические и социальные теории «умных». В этой общей системе понятным становится и «крепостничество» Толстого, как частное проявление его демонстра­тивной позиции, позиции Дон Кихота, защищающего от натиска «современности» традиции и принципы исчезающей дворянской культуры и придающего им харак­тер патриархального величия. Достоевский был совершенно прав и замечательно точен, когда в 1871 г. писал Н. Страхову: «А знаете, ведь это все помещичья лите­ратура. Она сказала все, что имела сказать (великолепно у Льва Толстого). Но это в высшей степени помещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, еще не было, да и некогда. Решетниковы ничего не сказали. Но все- таки Решетниковы выражают мысль необходимости чего-то нового в художническом слове, уже не помещичьего, хотя и выражают в безобразном виде»[364]. Это писалось незадолго до того, когда началась историческая схватка Толстого с «Решетнико­выми», кончившаяся противопоставлением «Власти тьмы» — «Власти земли», схватка, в которой Толстой вел себя уже не как Дон Кихот, а как Наполеон.

2

Помещичьи дела и заботы сильно отвлекли Толстого от литературы, но, с другой стороны, они выступили на первый план и на время заполнили жизнь Толстого, отчасти именно потому, что с литературой у него — заминка. И, пожалуй, не столь­ко с литературой самой по себе, сколько с осознанием самого литературного дела. Он заканчивает «Юность», но больше потому, что обещал ее «Современнику» и нуждается вденьгах. Окончив «Юность», он пишетб ноября 1856 г. Панаеву: «...ни­кому не читав из нее ни строчки, я нахожусь в сильном волнении, стоит ли она того, чтоб печатать ее, и послал ее одному господину, на суд которого я положился». Этот «господин» был Дружинин, которого Толстой еще продолжает считать главным своим литературным судьей. Дружинин ответил письмом, большая часть которого занята советами по части слога:«... вы сильно безграмотны, иногда безграмотностью нововводителя и сильного поэта, переделывающего язык на свой лад и навсегда, иногда же безграмотностью офицера, пишущего к товарищу и сидящего в каком- нибудь блиндаже... Главное только — избегайте длинных периодов. Дробите их на два и на три, не жалейте точек... С частицами речи поступайте без церемонии, слова: что, который и это марайте десятками. При затруднении берите фразу и представляйте себе, что вы ее кому-нибудь хотите передать гладким разговорным языком». Это наставническое письмо вряд ли могло обрадовать Толстого, но и вряд ли было принято им во внимание. Что касается Боткина, то он хотя и похвалил «Юность», но тоже, по-видимому, с оговорками, судя по ответу Толстого (20 ян­варя 1857 г.): «Благодарствуйте за ваш суд о Юности, он мне очень, очень приятен, потому что, не обескураживая меня, приходится как раз по тому, что я сам ду­мал, — мелко».