Работы о Льве Толстом

Последнее признание очень знаменательно и вырвалось не случайно — полный смысл его раскроется в ближайшие годы. Мысль «отделаться с журналами» была, очевидно, тоже выражением не случайного настроения. Толстому нужно поставить свое творчество в особые условия, непохожие на «условия писателя», чтобы осу­ществить заданную ему историей миссию. Он должен вырваться из литературного круга и создать себе независимую деятельность вне литературы — именно для того, чтобы стать писателем в том смысле этого слова, как он его понимает. Литератур­ный «профессионализм» для него невозможен и неприемлем. Не без связи, веро­ятно, именно с этими размышлениями 23 июля 1857 г. (по окончании «Люцерна») в дневнике появляется запись: «Главное — сильно, явно пришло мне в голову за­вести у себя школу в деревне для всего околотка и целая деятельность в этом роде. Главное, вечная деятельность». Слово «деятельность» подчеркнуто Толстым имен­но потому, что им обозначено нечто противоположное «профессии» — и особенно профессии литератора, который, по словам Тургенева, «не должен заниматься ничем другим». Стремление вернуть литературе ее высокое назначение и смысл приводит Толстого к поискам особой «деятельности», связанной с его «второй профессией» — профессией помещика.

Обдумывая свой дальнейший путь, Толстой возвращается к некоторым своим прежним литературным проектам: продолжение «Юности», «Отъезжее поле», «Казаки». Особенно характерно возвращение к «Казакам», оставленным еще в 1853 г. Первая мысль о возобновлении этой вещи явилась в 1856 г. — в связи с чтением «Охоты на Кавказе» Николая Толстого. 12 июня 1856 г. записано: «... по­лучил записки от Николеньки. Читал их. Прелестно»; 13 июня — «Вот эпический талант громадный»; 14 июня — «Начинаю любить эпический легендарный характер. Попробую из казачьей песни сделать стихотворение». Незадолго до этого, 7 июня, Толстой читает поэмы Пушкина и записывает: «Цыгане прелестны, как и в первый раз, остальные поэмы, исключая Онегина, ужасная дрянь». Именно к 1856 г. отно­сится, по-видимому, редакция «Казаков», в которой Ерошка заменен другим ли­цом — старшим казаком, ничего общего с Ерошкой не имеющим. Так, вероятно, хотел обойти Толстой совпадение с «Охотой на Кавказе» Николая. Но работа ос­тановилась, и Толстой опять взялся за «Казаков» только в апреле 1857 г., уже за границей и после появления «Охоты на Кавказе» в печати. К этому моменту отно­сится попытка написать «Казаков» ритмической прозой. 29 апреля записано: «Чуть- чуть написал прозой Казака», а 30-го: «Написал немного поэтического Казака, который мне показался лучше, не знаю, что выбрать». Этот опыт скоро оставлен, а работа идет одновременно над разными вещами: «Альберт» («Поврежденный»), «Люцерн», «Отъезжее поле», «Казаки». 21 июля 1857 г. записано: «Я решительно разбрасываюсь и оттого ничего не сделаю». 23 июля, по окончании «Люцерна», Толстой решает сосредоточиться на двух вещах — «Казаки» и «Отъезжее поле», и формулирует: «Совсем другое — казак — свеж как библейское предание, и Отъезжее поле комизм живейший, концентрировать — типы и все резкие». У Толстого было, по-видимому, намерение направить свою литературную работу по двум линиям, одна из которых («Казаки») должна была дать нечто вроде эпической поэмы (Пуш­кин), другая же — воплотиться в форме бытового романа в духе Гоголя и Диккен­са. Новым толчком в работе над «Казаками» явилось чтение «Илиады». Еще в июне 1857 г. Боткин, возмущаясь «современным политическим и религиозным хаосом» во Франции и находя единственное спасение «в мире искусства», писал Толстому: «Есть со мной и Илиада — тоже благодатный бальзам от современности». 15 авгу­ста, уже вернувшись в Россию, Толстой записывает: «Читал Илиаду. Вот оно! Чудо!.. Переделывать надо всю Кавказскую повесть», и 17-го: «Илиада заставляет меня совсем передумывать Беглеца».

С этого момента работа над «Казаками» начинается заново. Теперь Толстого беспокоит самый сюжет этой вещи, залежавшейся с 1852 г. и требующей полной переделки. В новой стадии Толстому необходимо, чтобы в основе «Казаков» была какая-нибудь «мысль». Он старается выбрать наиболее подходящую и 18 августа записывает: «Не могу писать без мысли. А мысль, что добро во всякой сфере, что те же страсти везде, что дикое состояние хорошо — недостаточны. Еще хорошо, ежели бы проникнуться последним — один выход». Очень характерно для Тол­стого это состояние выбора мысли, совершенно аналогичное выбору жанра или материала. Одна из этих мыслей — «что те же страсти везде» — ведет прямо к «Цыганам» Пушкина, как цитата из финала: «И всюду страсти роковые». Позже, в ноябре, Толстой все еще обдумывает сюжет: «Надо начать драмой в Казаке» (11 ноября); «Эврика! для казаков — обоих убили» (14 ноября). Работа продолжа­ется в 1858 г. — и снова прерывается почти до 1862 г.