Работы о Льве Толстом

Толстой ответил только Маркову статьей «Прогресс и определение образования», напечатанной в последней (12-й) книжке журнала. Главные тезисы этой статьи не имеют уже никакой связи с педагогическими вопросами. Толстой возражает против господства «исторического воззрения», которое утвердилось со времен Гегеля и знаменитого афоризма «что исторично, то разумно». Здесь он почти совпадает с Аполлоном Григорьевым: «Вы говорите, что Илиада есть величайшее эпическое произведение — историческое воззрение отвечает, что Илиада есть только выра­жение исторического сознания народа в известный исторический момент... Ис­торическое воззрение может породить много занимательных разговоров, когда делать нечего; объяснить то, что всем известно; но сказать слово, на котором бы могла строиться действительность, оно не в состоянии». Особенно любопытно и характерно для Толстого-архаиста развитие того взгляда, что «человечество живет одновременно многоразличными сторонами своего бытия», что «прогресс одной стороны всегда выкупается регрессом другой стороны». Борьба его с прогрессиста­ми здесь совершенно уясняется как борьба с интеллигенцией, с «умственным пролетариатом» (как сказал бы Риль), образующим основные кадры того, что Тол­стой называет «обществом». Совсем по-рилевски звучит заявление Толстого: «Нет более прогрессистов как откупщики, писатели, дворяне, студенты, без мест чинов­ники и фабричные. Нет менее прогрессиста — мужика-земледельца». Направлен­ность всей этой статьи Толстого, да и всей его педагогической позиции против интеллигенции и, в частности, против литераторов и журналов сказывается с пол­ной ясностью в той части статьи, которую я уже цитировал в своей первой книге («Литература так же, как и откупа, есть только искусная эксплуатация, выгодная для ее участников и невыгодная для народа» и пр.).

«Современник» был прав, когда указывал Толстому на сочетание в его статьях вещей совершенно разнородных и несоединимых. В последней статье сочетание это приняло уже вполне парадоксальный характер, поскольку толстовский нигилизм доведен здесь до чудовищных размеров. Отрицается прогресс, отрицается цивили­зация во всех ее формах (в том числе, конечно, железные дороги, пароходы, маши­ны и пр.), отрицаются литература и журналистика, отрицается необходимость для России тех же законов движения цивилизации, которым подлежит Европа, отри­цается, что самое движение цивилизации есть благо («для нас, русских, необходи­мо доказать прежде и то и другое») и т. д. Отрицание это подкрепляется ссылками на Китай, имеющий двести миллионов жителей, на Восток вообще; тем самым отрицается существование исторических законов. Утверждается одно: «Общий вечный закон написан в душе каждого человека. Закон прогресса, или совершен­ствования, написан в душе каждого человека и только вследствие заблуждения перекосится в историю. Оставаясь личным, этот закон плодотворен и доступен каждому; перенесенный в историю, он делается праздною пустою болтовней, ве­дущей к оправданию каждой бессмыслицы и фатализма».

«Современник» был прав, когда указывал раньше на родство идей Толстого со славянофильством; но здесь славянофильство Толстого приняло столь архаисти­ческие формы и обернулось таким «чудачеством», что даже Погодин вряд ли со­гласился бы с ним. Для анализа дальнейшего пути Толстого очень важно запомнить этот своеобразный ультра-славянофильский поворот Толстого — поворот к Вос­току, о котором еще в 1858 г. писал Соловьев, находивший у славянофилов и у Риля «буддистский протест против прогресса». Славянофилы, продолжавшие действовать в 60-х годах (И. Аксаков, Ю. Самарин), отошли от этих «буддистских», «антиисто­рических» тенденций, да и раньше не вполне были повинны в них; Толстой довел эти оттенки или уклоны славянофильских воззрений до предела, окончательно заняв позицию воинствующего архаиста и чудака, для которого Руссо есть послед­нее слово мудрости и науки. Как я уже указывал, тульский мужик, не нуждающий­ся ни в железных дорогах, ни в пароходах, ни в часах, ни в сардинках, ни даже в деньгах, потому что «всем потребностям своим он удовлетворяет собственным трудом», — этот мужик служит для Толстого неопровержимым доказательством против прогресса, в пользу того, что «нам нужно искать других оснований, чем те, которые существуют в Европе». Итак, радикализм Толстого окончательно превра­тился в погромный нигилизм, при котором даже затеянное Толстым педагогическое дело не могло идти нормальным путем, т. е. быть педагогическим в настоящем смысле этого слова.