«Маска (1974) – одна из самых популярных и вместе с тем спорных повестей Ст. Лема. В ней причудливо сочетаются атрибуты современной научной фантастики и антураж готической новеллы, что порождает своеобразную художественную целостность. Однако повесть Лема интересна не только сама по себе, но и в качестве своего рода комментария к некоторым знаменательным явлениям прозы нашего века, в частности к особым случаям взаимодействия сознаний автора и персонажа в условиях углубленной рефлексии последнего. Прояснению указанных особенностей повести и посвящена настоящая статья.
Напомним основные события «Маски». В некоем средневековом королевстве создается кибернетическая машина, запрограммированная на убийство мудреца по имени Арродес.
Сначала она встречает его на придворном балу в облике блещущей умом красавицы, которой одинокий книжник Арродес просто не может не увлечься. Затем героиня вскрывает ланцетом свое чрево, откуда появляется металлический скорпион-убийца, и в этом облике преследует Арродеса, чтобы вонзить в неугодного королю мудреца свое жало. Изощренность казни состоит в том, что Арродеса преследует чудовище, бывшее ранее его возлюбленной. По мере погони героиня начинает ощущать в себе наряду с маниакальной жаждой убийства стремление спасти Арродеса, сочувствие к нему. Путем напряженной рефлексии она безуспешно пытается выяснить, какая из двух целей погони (убить или спасти) является частью навязанной извне программы, а какая – актом ее собственной воли. В конце концов Арродес гибнет не от жала, и героиня лишается последнего пробного камня в своем самопознании. Отказавшись от решения логических загадок, она ложится рядом с умершим и сжимает его в металлических объятиях.
Попробуем проследить, как реализуется в повести традиционный мотив рока, судьбы. У Лема в роли неумолимой судьбы выступает кибернетическая программа, заранее определяющая желания и поступки героини. Героиня же с самого начала осознает свою роковую связанность с Арродесом: «И я, прелестная, нежная, неискушенная, все же яснее, чем он, понимала, что я – его судьба в полном, страшном и неотвратимом значении этого слова» (с. 66)[470]
. Далее мы абстрагируемся от возможной полисемии термина «судьба», который, например, в греческой мифологии мог означать проявление божественной воли (Мойры), возмездие (Адрастея, Немезида), темный и непостижимый рок (Ананке), случай, жребий (Тюхе) и т. д. Нас будет интересовать главным образомВ «Маске» программа определяет несвободу двух действующих лиц: Арродес, согласно программе, должен погибнуть, героиня же – убить его. Если вспомнить, что «автором» программы был король, когда-то поклявшийся своей матери расправиться с Арродесом, то мы получим реализацию классической структуры «субъект – орудие – объект», наблюдаемой во многих произведениях, где имеется тема судьбы. Так, например, в «Демоне» Лермонтова этим «ролям» соответствуют бог, Демон и Тамара. Как бог руками (губами!) Демона убивает Тамару, чтобы вознести ее душу на небо, так король предписывает умертвить Арродеса жалом героини, чтобы сдержать слово, данное матери. Действия персонажей, являющихся орудием исполнения пророчества, часто трагически амбивалентны, они (действия) субъективно свободны, а на самом деле обусловлены судьбой. В нашем примере аналогия поддерживается еще и тем, что и Демон, и героиня «Маски» принуждены к убийству любимых[471]
. Перед героем-«исполнителем» обычно встает проблема ответственности за свои поступки. Так, исследуя «Демона», И. Б. Роднянская ставит следующие вопросы: «В какой мере свободна воля героя… – предопределена ли извне неосуществимость его “безумных” желаний, или он все-таки несет личную ответственность за смерть героини..?»[472] Эта дилемма выражена в следующих стихах поэмы:Первый стих, казалось бы, снимает с Демона всякую вину, так как это бог не дал ему забыть о любви к Тамаре, но из второго мы узнаем, что и сам Демон не согласился бы на это. В «Маске» эта дилемма имеет несколько иной характер. Героиня – «существо, которое НЕ человек»[474]
, значит, она предположительно лишена свободы воли. А коль так, то и ее любовь к Арродесу тоже могла быть полностью запрограммирована, чтобы сделать казнь изощреннее. Это понимает и сама героиня: «…и любовь к нему, и яд во мне из одного источника. И потому мне мерзки оба: и предназначивший, и предназначенный» (с. 72). Героиню занимает вовсе не этическая проблема вины, но чисто гносеологический вопрос, самопознание; не поступки, но собственное «я»: «Для себя я была более опасной загадкой, чем все, что со мной произошло» (с. 66)[475].