Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

И все же, несмотря на отчетливое смещение акцентов в сторону гносеологии, наукообразия, во взаимоотношениях героини Лема с судьбой есть и глубоко традиционные моменты. Действительно, во многих произведениях мировой литературы роковое предсказание сбывается не потому, что ему нельзя противодействовать, а по той причине, что и само противодействие парадоксально оборачивается в пользу рока. Возьмем для примера трагедию Софокла «Эдип-царь». Здесь и Лай, и Эдип противодействуют предсказанию оракула. Лай пытается умертвить младенца-сына, а Эдип, будучи воспитан в Коринфе и считая Полиба и Меропу своими родителями, уходит от них, узнав пророчество о том, что ему суждено убить отца и жениться на матери. Однако именно в результате этого он позже убивает своего настоящего отца Лая и женится на матери Иокасте. Более того, если бы Эдип воспитывался в Фивах, то исполнение пророчества было бы затруднено: он должен был бы в этом случае вполне сознательно убить отца и вступить в инцестуозный брак с матерью (что вряд ли возможно, если вспомнить его отношение к коринфским «родителям»). Пророчество здесь не является категорически однозначным. Оно как бы вбирает в себя потенциальное противодействие героя. По словам А. Ф. Лосева, «противоречие, лежащее в основе трагического, заключается в том, что именно свободное действие человека реализует губящую его неотвратимую необходимость»[476].

То же – и в «Маске». В поисках противодействия программе героиня хочет предупредить Арродеса об опасности, ограничить свидания с ним. Но это только подогревает его страсть, тем ужаснее будет превращение возлюбленной в чудовище, тем изощренней казнь. Бунт против программы оборачивается содействием ее реализации. Так Лему удается нащупать и формализовать важнейшее свойство архетипа судьбы в фольклоре и литературе. Например, в одной из былин Святогор, узнав пророчество о том, что ему предстоит женитьба на девице, которая «тридцать лет лежит во гноище» и «кожа у нее, как еловая кора», – пытается убить нежеланную невесту ударом меча. Но

Проснулася девка, смотрит:
С нее точно кора еловая спала…
И стала она красавицей[477]

.

Далее, естественно, следует предсказанная свадьба. Еще пример. Предпринятое Иродом избиение младенцев в Вифлееме (Матф. 2: 16) не только не воспрепятствовало реализации ветхозаветного пророчества о рождении здесь мессии (Мих. 5: 2), но и обусловило бегство святого семейства в Египет, что означало исполнение в будущем еще одного предсказания: «Из Египта воззвал я Сына Моего» (Осия 11: 1). Наконец, пушкинский князь Олег тоже не сумел избежать смерти «от коня своего», хотя и пытался противодействовать судьбе.

Но героиня Лема – «НЕ человек», она действует против программы не столько из-за того, что жаждет свободы, сколько потому, что методически, шаг за шагом познает себя: рефлексия механического палача всепоглощающа. Она не только видит свою несвободу («ощущение рока, чугунной тяжести предназначения» – с. 69), не только жаждет бунта («жало, нацеленное на короля, на себя, все равно на кого – только бы наперекор навязанной судьбе» – с. 69). Героиня, кроме того, подвергает рефлексии самый свой бунт и осознает его бесплодность и запрограммированность. Умозаключения героини поистине безысходны: «Итак, хитроумие сотворивших меня простиралось за последние пределы механического могущества, ибо они учли в своих расчетах… что я устремлюсь на помощь любимому» (с. 97). И далее: «Наверное, меня намеренно сотворили такой благородно-никчемной, порабощенной собственным желанием свободы, дабы я выполняла не то, что мне приказано прямо, а то, чего – как мне казалось, хотела я сама» (с. 97). Перед нами трагедия в квадрате, ведь если Эдип, например, убеждается в бесплодности сопротивления лишь когда узнает, что предвестье оракула исполнилось (т. е. до самой развязки сохраняет надежду на лучшее), то героиня Лема еще до финала осознает запрограммированность любых своих поступков, в том числе и казавшихся ранее свободными. Арродес похищен двумя неизвестными. Перед последней погоней в героине зарождается новая попытка бунта: убить похитителей и спасти Арродеса. Но и это желание наверняка тоже запрограммировано, чтобы не дать неизвестным воспрепятствовать королевской воле (спасти Арродеса либо убить его, опередив королевского палача). В этой ситуации героиня отказывается от поисков логических обоснований, ее состояние близко к религиозной жажде не знания, но знаменья: «Пытаясь проникнуть в тайное тайных моей души, я уже не доискивалась … истоков движущей меня воли, а искала там хотя бы слабый намек, знак, который открыл бы мне, одного ли только человека я погублю» (с. 99).